В жизни все не так просто, как кажется, нет. Все ещё проще. // Счастливое число //
Название: Заоблачный компас
Авторы: Анунах *("Космический дневник Кифа Крокера", "Архив Согни-22", "Встреча в Куб Гарден и всё остальное"), Ianthinus *("Письма с окраин Ист-Виллидж", "Страшный Суд Мориса Сизлака") и Лео *("Безотходное производство. Первое расследование Лизы Симпсон")
Беты: Лео, Анунах, Дже
Фандом: Симпсоны, Футурама, Облачный атлас
Размер: миди, 9818 слов
Пейринг/Персонажи: Киф Крокер, Зепп Бранниган, Джон Зойдберг, Барт Симпсон/Милхаус Ван Хутен, Лиза Симпсон, Вэйлон Смитерс, Мо Сизлак/Майя, Бендер Б. Родригес/Эми Вонг, Гермес Конрад, Филипп Фрай/Туранга Лила
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: драма, детектив, юмор, романтика, фантастика, киберпанк
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: Возможны косвенные спойлеры к обоим канонам.
Краткое содержание: Что было бы, окажись героями "Облачного Атласа" персонажи Мэтта Грейнинга?
Примечание: Кроссовер с романом Дэвида Митчелла "Облачный атлас"
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Продолжение в комментариях.
Авторы: Анунах *("Космический дневник Кифа Крокера", "Архив Согни-22", "Встреча в Куб Гарден и всё остальное"), Ianthinus *("Письма с окраин Ист-Виллидж", "Страшный Суд Мориса Сизлака") и Лео *("Безотходное производство. Первое расследование Лизы Симпсон")
Беты: Лео, Анунах, Дже
Фандом: Симпсоны, Футурама, Облачный атлас
Размер: миди, 9818 слов
Пейринг/Персонажи: Киф Крокер, Зепп Бранниган, Джон Зойдберг, Барт Симпсон/Милхаус Ван Хутен, Лиза Симпсон, Вэйлон Смитерс, Мо Сизлак/Майя, Бендер Б. Родригес/Эми Вонг, Гермес Конрад, Филипп Фрай/Туранга Лила
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: драма, детектив, юмор, романтика, фантастика, киберпанк
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: Возможны косвенные спойлеры к обоим канонам.
Краткое содержание: Что было бы, окажись героями "Облачного Атласа" персонажи Мэтта Грейнинга?
Примечание: Кроссовер с романом Дэвида Митчелла "Облачный атлас"
Космический дневник Кифа Крокера
Четверг, 7 ноября.
Дорогой дневник! Сегодня всё замечательно. Полёт нормальный, мы миновали метеоритный дождь, обогнули по широкой дуге подозрительно выглядящую планету и не стали брать на абордаж корабль, везущий конкурсанток Мисс Вселенная 3008, под предлогом поиска тяжёлых наркотиков (не сомневаюсь, наркотики там тоже имелись, но Зепп бы их не нашёл даже при самом тщательном ощупывании мисс и вице-мисс…). Почему на «Нимбусе» царит благолепие? Всё благодаря простуде, королеве лёгких болезней. Зепп простудился на одной из последних вылазок в кабаре астероидного скопления Фиджи и теперь валяется в будуаре с грелкой, холодным компрессом, тремя термометрами и бутылкой виски. Немного портит новоприобретённую идиллию то, что мне приходится ставить ему эти самые термометры, а, как известно, у человеческих особей для этого предназначены разные отверстия… кхм, но даже в этом есть некоторое мстительное удовольствие.
Прости, дневник, капитан зовёт меня. Видимо, назрело очередное важное поручение по сохранению его жизни.
Воскресенье, 10 ноября.
Дорогой дневник! Как же я рад тебя видеть! Я готов нежно целовать твою обложку. Ты снова со мной. Ты, и мои сокровенные мысли, и фотография моей драгоценной фон-фон-ру Эми в бикини. И я сам в тепле и безопасности родной каюты! Это истинная благодать.
Впрочем, мне стоит объяснить своё долгое отсутствие и такой взрыв нежных чувств. Всё дело в том, что мой тупоголовый капитан решил в четверг лечиться радикально. «Киф! — сказал он. — Настоящие мужчины знают только одно средство от всех болезней! Это война!». Не успел я вздохнуть и закатить глаза, как Зепп, завернувшись в велюровый халат, отправился на мостик. Поглубже усевшись в капитанское кресло, он велел начать сканирование Тихого космоса вокруг корабля. «Потому что даже школьники знают, Киф, что Тихий космос — это обманчивое название, оставленное нашими глупыми предками-первопроходцами! Тихий космос кишит бандитами, ренегатами и дезертирами!». Я хотел возразить, что каждый школьник знает о сезонных метеоритных смерчах Тихого космоса, которые не дают выжить в нём ни одному кораблю, но не успел даже до конца сформулировать эту мысль, так сонар доложил, что засёк корабль. Зепп велел идти в атаку. «Слушайте внимательно, парни! Это шанс, который многим из вас выпадет только один раз в жизни. Скорее всего потому, что после атаки вы будете мертвы. Но не бойтесь, ваши имена покроются коркой забвения быстрее, чем мы долетим домой! Вперёд! На таран!». Я тихо сказал: «Капитан, это остов корабля, давным-давно потерпевшего здесь крушение…». Зепп обозвал меня малодушной амфибией и велел убираться в спасательную капсулу, раз уж я не понимаю романтики земных мужчин. Я пожал плечами и ушёл в капсулу, чтобы хотя бы пять минут побыть одному и послать нежный мысленный привет моей Эми… но через пять минут капсула отсоединилась от корабля и начала дрейфовать в космосе! Олух Зепп перепутал кнопку запуска ракет с кнопкой отсоединения капсул. Судя по тому, что я наблюдал через иллюминатор, ракеты он смог выпустить даже не с третьего раза.
Связь с кораблём не работала. Кажется, она сломалась ещё в прошлом рейде на нейтральные планеты, но Зепп так и не удосужился отдать приказ о починке. Он считает, что с его корабля спасаются только трусы. В принципе, это верно: с «Нимбуса» действительно можно спастись только в том случае, если вы Зепп.
Через некоторое время капсула, пойманная притяжением мелкого спутника планеты Зеландия, начала падать. Я постарался припомнить, что знаю об этом небесном теле: как оказалось, ровным счётом ничего, кроме названия — Чатем.
По крайней мере парашют капсулы сработал. Я опасался, что и он мог отсутствовать. Приземление не было мягким, поэтому мне пришлось некоторое время собирать себя из зеленоватых лужиц, расплескавшихся по окрестности. И каково же было моё удивление, когда я, выбравшись из капсулы, увидел напротив существо моей расы, Амфибиусана! Но радость моя оказалась преждевременной. На этом богом забытом спутнике под названием Чатем, таком похожем и непохожем на Амфибиус 9, жило отсталое племя Амфибаллов, которые, как быстро выяснилось, были не прочь полакомиться свежим собратом!
Прости, дорогой дневник, я измучен Зеппом и выпавшими на мою долю трудностями. Завтра я расскажу тебе о моём сомнительно чудесном спасении.
Понедельник, 11 ноября.
Итак, продолжение моих злоключений.
Меня несколько дней держали в грязной хижине, построенной преимущественно из грязи (два с половиной дня, как я могу теперь установить), и пытались откормить, словно я был гусем для рождественского стола. Сколько я ни пытался взывать к милосердию моих собратьев, они отказывались меня слушать. Вечером субботы меня вытащили из хижины, привязали к вертелу и полили неаппетитно пахнувшим соусом. Котелок уже булькал на большом костре, а мне оставалось только с тоской смотреть по сторонам, ожидая конец и вспоминая нежную Эми. Но тут, слава земноводным богам, я услышал чьи-то голоса.
Вы не можете себе представить, каково было моё удивление, когда я увидел… Зеппа! Зеппа Браннигана, поднимавшегося по тропинке руку об клешню с доктором Зойдбергом. Я подумал, что брежу. Зепп с видом скучающего туриста осмотрелся, высморкался в грязь («Ага, — подумал я, — значит, война лечит только настоящих мужчин!») и без особого интереса посмотрел на меня. Если бы к тому времени рот мне не заткнули местным аналогом кабачка, я бы окликнул его, но пришлось ограничься молитвой, что зрение Зеппа не село из-за болезни. Зепп повернулся к доктору Зойдбергу и сказал: «Посмотрите на этого несчастного туземца. Его сейчас съедят, но ослабшее здоровье не позволяет мне наблюдать это несомненно увлекательное зрелище. К тому же я совсем недавно потерял помощника, точь-в-точь похожего на их будущий обед». Зепп не узнал меня! И таков был ужас, сжавший холодной рукой мне горло, что я умудрился проглотить кабачок и закричать: «Спасите!». Зепп ещё раз посмотрел на меня. «Мой друг, — обратился он к Зойдбергу, — я не уверен, что правильно понимаю местное наречие. О чём говорит несчастный туземец?». Я продолжил кричать — к большому неудовольствию моих негостеприимных хозяев. Доктор почесал клешнёй лоб и ответил: «Я не уверен, но, мне кажется, он выражает восхищение могучим белым человеком, которого видит перед собой». Тупой твердолобый лобстер, хотел сказать я, но стоило открыть рот, как в него опять запихнули какой-то овощ, в этот раз побольше.
Зепп расправил плечи. «Эта фраза выдаёт в нём развитый интеллект. Доктор, как вы думаете, местное племя согласится обменять туземца на, скажем, несколько банок консервированной еды?».
Доктор Зойдберг спросил что-то у вождя племени на чудовищном пиджин-инглише. Вождь потыкал в меня пальцем.
«Только на консервированную амфибиосятину», — перевёл Зойдберг.
«Без проблем, — согласился Зепп, — скажи, что отдадим им половину запасов с «Нимбуса». В конце концов, никто не знает, что именно намешано в солдатских консервах».
И так я вновь оказался на корабле. «Нимбус», напоровшись на острые части обломков, приземлился по чудесному совпадению на Чатем, чтобы подлатать борта и заполнить бочонки кислородом. Зепп привёл меня в мою же каюту, велел взять одежду усопшего Кифа и добавил, чудовищно коверкая английский язык, что «теперь твоя звать тоже Киф, твоя быть мои помощник». Любые мои заверения, что я и есть Киф Крокер, были им проигнорированы.
Зепп, кстати, продолжает болеть. С нами должен полететь доктор Зойдберг, который за стол и проезд готов бесплатно лечить капитана. Уф. Я умываю руки.
Дорогой дневник! Сегодня всё замечательно. Полёт нормальный, мы миновали метеоритный дождь, обогнули по широкой дуге подозрительно выглядящую планету и не стали брать на абордаж корабль, везущий конкурсанток Мисс Вселенная 3008, под предлогом поиска тяжёлых наркотиков (не сомневаюсь, наркотики там тоже имелись, но Зепп бы их не нашёл даже при самом тщательном ощупывании мисс и вице-мисс…). Почему на «Нимбусе» царит благолепие? Всё благодаря простуде, королеве лёгких болезней. Зепп простудился на одной из последних вылазок в кабаре астероидного скопления Фиджи и теперь валяется в будуаре с грелкой, холодным компрессом, тремя термометрами и бутылкой виски. Немного портит новоприобретённую идиллию то, что мне приходится ставить ему эти самые термометры, а, как известно, у человеческих особей для этого предназначены разные отверстия… кхм, но даже в этом есть некоторое мстительное удовольствие.
Прости, дневник, капитан зовёт меня. Видимо, назрело очередное важное поручение по сохранению его жизни.
Воскресенье, 10 ноября.
Дорогой дневник! Как же я рад тебя видеть! Я готов нежно целовать твою обложку. Ты снова со мной. Ты, и мои сокровенные мысли, и фотография моей драгоценной фон-фон-ру Эми в бикини. И я сам в тепле и безопасности родной каюты! Это истинная благодать.
Впрочем, мне стоит объяснить своё долгое отсутствие и такой взрыв нежных чувств. Всё дело в том, что мой тупоголовый капитан решил в четверг лечиться радикально. «Киф! — сказал он. — Настоящие мужчины знают только одно средство от всех болезней! Это война!». Не успел я вздохнуть и закатить глаза, как Зепп, завернувшись в велюровый халат, отправился на мостик. Поглубже усевшись в капитанское кресло, он велел начать сканирование Тихого космоса вокруг корабля. «Потому что даже школьники знают, Киф, что Тихий космос — это обманчивое название, оставленное нашими глупыми предками-первопроходцами! Тихий космос кишит бандитами, ренегатами и дезертирами!». Я хотел возразить, что каждый школьник знает о сезонных метеоритных смерчах Тихого космоса, которые не дают выжить в нём ни одному кораблю, но не успел даже до конца сформулировать эту мысль, так сонар доложил, что засёк корабль. Зепп велел идти в атаку. «Слушайте внимательно, парни! Это шанс, который многим из вас выпадет только один раз в жизни. Скорее всего потому, что после атаки вы будете мертвы. Но не бойтесь, ваши имена покроются коркой забвения быстрее, чем мы долетим домой! Вперёд! На таран!». Я тихо сказал: «Капитан, это остов корабля, давным-давно потерпевшего здесь крушение…». Зепп обозвал меня малодушной амфибией и велел убираться в спасательную капсулу, раз уж я не понимаю романтики земных мужчин. Я пожал плечами и ушёл в капсулу, чтобы хотя бы пять минут побыть одному и послать нежный мысленный привет моей Эми… но через пять минут капсула отсоединилась от корабля и начала дрейфовать в космосе! Олух Зепп перепутал кнопку запуска ракет с кнопкой отсоединения капсул. Судя по тому, что я наблюдал через иллюминатор, ракеты он смог выпустить даже не с третьего раза.
Связь с кораблём не работала. Кажется, она сломалась ещё в прошлом рейде на нейтральные планеты, но Зепп так и не удосужился отдать приказ о починке. Он считает, что с его корабля спасаются только трусы. В принципе, это верно: с «Нимбуса» действительно можно спастись только в том случае, если вы Зепп.
Через некоторое время капсула, пойманная притяжением мелкого спутника планеты Зеландия, начала падать. Я постарался припомнить, что знаю об этом небесном теле: как оказалось, ровным счётом ничего, кроме названия — Чатем.
По крайней мере парашют капсулы сработал. Я опасался, что и он мог отсутствовать. Приземление не было мягким, поэтому мне пришлось некоторое время собирать себя из зеленоватых лужиц, расплескавшихся по окрестности. И каково же было моё удивление, когда я, выбравшись из капсулы, увидел напротив существо моей расы, Амфибиусана! Но радость моя оказалась преждевременной. На этом богом забытом спутнике под названием Чатем, таком похожем и непохожем на Амфибиус 9, жило отсталое племя Амфибаллов, которые, как быстро выяснилось, были не прочь полакомиться свежим собратом!
Прости, дорогой дневник, я измучен Зеппом и выпавшими на мою долю трудностями. Завтра я расскажу тебе о моём сомнительно чудесном спасении.
Понедельник, 11 ноября.
Итак, продолжение моих злоключений.
Меня несколько дней держали в грязной хижине, построенной преимущественно из грязи (два с половиной дня, как я могу теперь установить), и пытались откормить, словно я был гусем для рождественского стола. Сколько я ни пытался взывать к милосердию моих собратьев, они отказывались меня слушать. Вечером субботы меня вытащили из хижины, привязали к вертелу и полили неаппетитно пахнувшим соусом. Котелок уже булькал на большом костре, а мне оставалось только с тоской смотреть по сторонам, ожидая конец и вспоминая нежную Эми. Но тут, слава земноводным богам, я услышал чьи-то голоса.
Вы не можете себе представить, каково было моё удивление, когда я увидел… Зеппа! Зеппа Браннигана, поднимавшегося по тропинке руку об клешню с доктором Зойдбергом. Я подумал, что брежу. Зепп с видом скучающего туриста осмотрелся, высморкался в грязь («Ага, — подумал я, — значит, война лечит только настоящих мужчин!») и без особого интереса посмотрел на меня. Если бы к тому времени рот мне не заткнули местным аналогом кабачка, я бы окликнул его, но пришлось ограничься молитвой, что зрение Зеппа не село из-за болезни. Зепп повернулся к доктору Зойдбергу и сказал: «Посмотрите на этого несчастного туземца. Его сейчас съедят, но ослабшее здоровье не позволяет мне наблюдать это несомненно увлекательное зрелище. К тому же я совсем недавно потерял помощника, точь-в-точь похожего на их будущий обед». Зепп не узнал меня! И таков был ужас, сжавший холодной рукой мне горло, что я умудрился проглотить кабачок и закричать: «Спасите!». Зепп ещё раз посмотрел на меня. «Мой друг, — обратился он к Зойдбергу, — я не уверен, что правильно понимаю местное наречие. О чём говорит несчастный туземец?». Я продолжил кричать — к большому неудовольствию моих негостеприимных хозяев. Доктор почесал клешнёй лоб и ответил: «Я не уверен, но, мне кажется, он выражает восхищение могучим белым человеком, которого видит перед собой». Тупой твердолобый лобстер, хотел сказать я, но стоило открыть рот, как в него опять запихнули какой-то овощ, в этот раз побольше.
Зепп расправил плечи. «Эта фраза выдаёт в нём развитый интеллект. Доктор, как вы думаете, местное племя согласится обменять туземца на, скажем, несколько банок консервированной еды?».
Доктор Зойдберг спросил что-то у вождя племени на чудовищном пиджин-инглише. Вождь потыкал в меня пальцем.
«Только на консервированную амфибиосятину», — перевёл Зойдберг.
«Без проблем, — согласился Зепп, — скажи, что отдадим им половину запасов с «Нимбуса». В конце концов, никто не знает, что именно намешано в солдатских консервах».
И так я вновь оказался на корабле. «Нимбус», напоровшись на острые части обломков, приземлился по чудесному совпадению на Чатем, чтобы подлатать борта и заполнить бочонки кислородом. Зепп привёл меня в мою же каюту, велел взять одежду усопшего Кифа и добавил, чудовищно коверкая английский язык, что «теперь твоя звать тоже Киф, твоя быть мои помощник». Любые мои заверения, что я и есть Киф Крокер, были им проигнорированы.
Зепп, кстати, продолжает болеть. С нами должен полететь доктор Зойдберг, который за стол и проезд готов бесплатно лечить капитана. Уф. Я умываю руки.
Письма с окраин Ист-Виллидж
Ист-Виллидж,
Манхэттен, Нью-Йорк,
США
29-VI–1991
Манхэттен, Нью-Йорк,
США
29-VI–1991
Милхаус,
Мне снился удивительный сон. Ты знаешь, я без особого трепета отношусь к своим сновидениям, потому что по большей части это та ещё ерунда. Но на этот раз всё было иначе. Я будто стоял в старой нашей гостиной, а пол был весь усыпан осколками зеркал. Ни шагу не сделать, не раздавив хрупкое стекло. Однако я не удержался, придавил ногой лежащий прямо под пяткой осколок и вместо хруста услышал гитарный аккорд. Шагнул в сторону — и ещё один. В ми-минор. Я прошелся вдоль гостиной, топча маленькие зеркальца и наслаждаясь мелодией. Горло мое почти першило от слов, от текста для будущей песни. Вот они прокатываются по небу и зависают на кончике языка, и я открываю рот. И ничего. Мое неловкое молчание заставляет утихнуть музыку. Лишь где-то вдалеке угадывается тоненький мотив, кажется, джингл рекламы электробритвы. Или… Чёрт его знает.
Я проснулся в своем номере, который снял накануне. Впрочем, это даже номером не назовёшь. Места здесь ровно на кровать, шкаф и письменный стол. Потолок протекает, по стенам живность бегает. Убожество, одним словом. Но и это рай по сравнению с ночёвкой на лавке в парке. И здесь хотя бы есть душ и уборная. Вот только не продлится эта радость долго — денег мне хватит только до конца недели. Да, я бы мог продать свою гитару. И при удачной сделке заработал бы ещё на месяцок-другой. Но, боже мой, какой тогда смысл во всём этом? В этом грёбаном путешествии через полстраны и месяцах жизни на улице?! Нет, даже не предлагай! Я найду, где заработать деньги. Я всегда находил.
Завтра я обязательно куплю газету, а пока что всё-таки попытаюсь вспомнить слова той песни. Они мелькают перед моим мысленным взором. Мелькают. Но я не могу их уловить.
Если увидишь моих сестёр или мать — передай им от меня привет. Пусть не волнуются. И ты не волнуйся. Со мной всё будет хорошо.
Мне снился удивительный сон. Ты знаешь, я без особого трепета отношусь к своим сновидениям, потому что по большей части это та ещё ерунда. Но на этот раз всё было иначе. Я будто стоял в старой нашей гостиной, а пол был весь усыпан осколками зеркал. Ни шагу не сделать, не раздавив хрупкое стекло. Однако я не удержался, придавил ногой лежащий прямо под пяткой осколок и вместо хруста услышал гитарный аккорд. Шагнул в сторону — и ещё один. В ми-минор. Я прошелся вдоль гостиной, топча маленькие зеркальца и наслаждаясь мелодией. Горло мое почти першило от слов, от текста для будущей песни. Вот они прокатываются по небу и зависают на кончике языка, и я открываю рот. И ничего. Мое неловкое молчание заставляет утихнуть музыку. Лишь где-то вдалеке угадывается тоненький мотив, кажется, джингл рекламы электробритвы. Или… Чёрт его знает.
Я проснулся в своем номере, который снял накануне. Впрочем, это даже номером не назовёшь. Места здесь ровно на кровать, шкаф и письменный стол. Потолок протекает, по стенам живность бегает. Убожество, одним словом. Но и это рай по сравнению с ночёвкой на лавке в парке. И здесь хотя бы есть душ и уборная. Вот только не продлится эта радость долго — денег мне хватит только до конца недели. Да, я бы мог продать свою гитару. И при удачной сделке заработал бы ещё на месяцок-другой. Но, боже мой, какой тогда смысл во всём этом? В этом грёбаном путешествии через полстраны и месяцах жизни на улице?! Нет, даже не предлагай! Я найду, где заработать деньги. Я всегда находил.
Завтра я обязательно куплю газету, а пока что всё-таки попытаюсь вспомнить слова той песни. Они мелькают перед моим мысленным взором. Мелькают. Но я не могу их уловить.
Если увидишь моих сестёр или мать — передай им от меня привет. Пусть не волнуются. И ты не волнуйся. Со мной всё будет хорошо.
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
5-VII–1991
5-VII–1991
Милхаус,
Всё-таки можешь меня поздравить. После недельных поисков, когда я уж было отчаялся и собирался на последний доллар купить лотерейный билет, меня пригласили на собеседование. Всё по правилам — заставили писать резюме, допросили с пристрастием, осмотрели со всех сторон. Будто не продавцом брали, а банкиром. В итоге решили, что я им подхожу, и поставили за прилавок продавать зеркала. Вот так ирония, правда? И это у них вроде как семейный бизнес — «Скиннер и сын». И как только не прогорели до сих пор? Хотя эту уже не мои проблемы.
Этот самый Скиннер-сын, узнав о моих проблемах с деньгами, предложил снять у него комнату в счет будущей зарплаты. Я согласился. Будто мне было из чего выбирать. На гитару мою он с явной неприязнью смотрел, но вроде бы ничего не сказал. Я решил не рисковать — дома пока не играю.
Нашел в своей новой комнате книгу. «Космический дневник» — научная фантастика, по ходу. От скуки начал читать. Затягивает.
Всё ещё пытаюсь вспомнить те слова. Можешь смеяться, но я почему-то почти уверен, что это слова будущего хита. И он меня прославит.
Всё-таки можешь меня поздравить. После недельных поисков, когда я уж было отчаялся и собирался на последний доллар купить лотерейный билет, меня пригласили на собеседование. Всё по правилам — заставили писать резюме, допросили с пристрастием, осмотрели со всех сторон. Будто не продавцом брали, а банкиром. В итоге решили, что я им подхожу, и поставили за прилавок продавать зеркала. Вот так ирония, правда? И это у них вроде как семейный бизнес — «Скиннер и сын». И как только не прогорели до сих пор? Хотя эту уже не мои проблемы.
Этот самый Скиннер-сын, узнав о моих проблемах с деньгами, предложил снять у него комнату в счет будущей зарплаты. Я согласился. Будто мне было из чего выбирать. На гитару мою он с явной неприязнью смотрел, но вроде бы ничего не сказал. Я решил не рисковать — дома пока не играю.
Нашел в своей новой комнате книгу. «Космический дневник» — научная фантастика, по ходу. От скуки начал читать. Затягивает.
Всё ещё пытаюсь вспомнить те слова. Можешь смеяться, но я почему-то почти уверен, что это слова будущего хита. И он меня прославит.
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
26-VII–1991
26-VII–1991
Милхаус,
Как думаешь, из меня бы вышел бизнесмен? Да, мне самому смешно от этой мысли. Скиннер-сын сказал, что продажи пошли в гору. Но если раньше продавцом был он, то это неудивительно. Лицо у него на редкость неприятное, будто вечно во рту держит дольку лимона.
Он вчера заглянул ко мне с бутылкой виски. Долго рассказывал о своей судьбе. На самом деле смех да и только. До старости он под каблуком у матушки был. Всё ради неё делал, на жизнь свою положил, от невесты ушёл. В итоге она скончалась в прошлом году, а этот увалень продолжает продавать зеркала в память о ней. Идиот. Будь я на его месте, то давно бы избавился от этого провального бизнеса и отправился путешествовать. Но я не он, слава богу. И дома меня никогда ничего не держало.
Да, ты мог бы сказать, что не увидь нас мой папаша в тот день, и я до сих пор сидел бы в Спрингфилде. Может быть, ты и прав. А может, судьбе угодно было, чтобы он выкинул меня из дому. Что отрезает пути к отступлению надежнее фразы «ты мне больше не сын»? Может быть, я когда-нибудь поблагодарю его за это. Ведь когда я начинаю тосковать по дому, я вспоминаю его лицо, когда он застал нас с тобой в ту памятную ночь. И желание вернуться пропадает.
Как думаешь, из меня бы вышел бизнесмен? Да, мне самому смешно от этой мысли. Скиннер-сын сказал, что продажи пошли в гору. Но если раньше продавцом был он, то это неудивительно. Лицо у него на редкость неприятное, будто вечно во рту держит дольку лимона.
Он вчера заглянул ко мне с бутылкой виски. Долго рассказывал о своей судьбе. На самом деле смех да и только. До старости он под каблуком у матушки был. Всё ради неё делал, на жизнь свою положил, от невесты ушёл. В итоге она скончалась в прошлом году, а этот увалень продолжает продавать зеркала в память о ней. Идиот. Будь я на его месте, то давно бы избавился от этого провального бизнеса и отправился путешествовать. Но я не он, слава богу. И дома меня никогда ничего не держало.
Да, ты мог бы сказать, что не увидь нас мой папаша в тот день, и я до сих пор сидел бы в Спрингфилде. Может быть, ты и прав. А может, судьбе угодно было, чтобы он выкинул меня из дому. Что отрезает пути к отступлению надежнее фразы «ты мне больше не сын»? Может быть, я когда-нибудь поблагодарю его за это. Ведь когда я начинаю тосковать по дому, я вспоминаю его лицо, когда он застал нас с тобой в ту памятную ночь. И желание вернуться пропадает.
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
8-VIII–1991
8-VIII–1991
Милхаус,
Ты зря горюешь о содеянном. Бери пример с меня. Разве я когда-то о чем-то жалел? Вся моя жизнь — череда ошибок и промахов, но я не устаю идти вперед. Кем бы я стал, если бы не попробовал быть хулиганом и бродягой? Наверняка служил бы сейчас в отцовской фирме бухгалтером, считал налоги да перекладывал бумажки. И разве это жизнь? То ли дело сейчас — вольный музыкант. Сам себе начальник, сам себе слуга. Живу в лучшем из городов и делаю, что вздумается.
Хотя если совсем начистоту — есть одна вещь, о которой я сожалею. Мне жаль, что я был трусом и не позвал тебя с собой. Я скучаю по нашим вечерам в домике на дереве. По твоим горьковатым из-за лекарств, поцелуям. По твоим абсурдным идеям и наивным предложениям. Ты, наверное, читая эти строки, сразу задумаешь бросить учебу и рвануть ко мне. Не стоит. Всему свое время. Тебе нужно закончить университет, а мне разобраться со своей карьерой музыканта. В конце концов, что пару лет для любви? Песчинки. Переживём. Дождёмся. А если нет — то, может, и не судьба. Думаю, ты не станешь со мной спорить.
Ты зря горюешь о содеянном. Бери пример с меня. Разве я когда-то о чем-то жалел? Вся моя жизнь — череда ошибок и промахов, но я не устаю идти вперед. Кем бы я стал, если бы не попробовал быть хулиганом и бродягой? Наверняка служил бы сейчас в отцовской фирме бухгалтером, считал налоги да перекладывал бумажки. И разве это жизнь? То ли дело сейчас — вольный музыкант. Сам себе начальник, сам себе слуга. Живу в лучшем из городов и делаю, что вздумается.
Хотя если совсем начистоту — есть одна вещь, о которой я сожалею. Мне жаль, что я был трусом и не позвал тебя с собой. Я скучаю по нашим вечерам в домике на дереве. По твоим горьковатым из-за лекарств, поцелуям. По твоим абсурдным идеям и наивным предложениям. Ты, наверное, читая эти строки, сразу задумаешь бросить учебу и рвануть ко мне. Не стоит. Всему свое время. Тебе нужно закончить университет, а мне разобраться со своей карьерой музыканта. В конце концов, что пару лет для любви? Песчинки. Переживём. Дождёмся. А если нет — то, может, и не судьба. Думаю, ты не станешь со мной спорить.
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
Безотходное производство.
Первое расследование Лизы Симпсон
Первое расследование Лизы Симпсон
1.
Краб говорит: «Для человека ведь это не опасно?» — а потом слышится рев бёнзопилы, который перерастает… перерастает…
Перерастает, мучительно, в дребезжание телефонного звонка, вырывающего Лизу Симпсон из объятий сумбурного сна.
— Алло? — произносит она хриплым спросонья голосом. Мельком бросает взгляд на часы: еще нет и пяти утра. А может быть, часы просто остановились.
— Лиза, это Милхаус. — Он явно взволнован. — Я понял нечто очень важное, это касается нового проекта мистера Бёрнса. Пожалуйста, приезжай срочно. Люди просто обязаны об этом узнать.
Лиза сонно моргает, пытаясь вытряхнуть из головы остатки странной космической одиссеи.
— А почему тебе самому не приехать?
— Я не могу. Я… боюсь выйти из дома. Постучи два длинных и один короткий стук, тогда я тебе открою.
— Да… Да, конечно, я сейчас приеду.
Только на выходе из квартиры Лизе вдруг приходит в голову, что она понятия не имеет, как стучать «длинный стук».
2.
Уже несколько месяцев Милхаусу плохо спится. Проект мистера Бёрнса по разработке альтернативных элементов питания отнимал много сил, но что хуже всего — он чувствовал там какую-то червоточинку. А сегодня наконец нашел её. Эта мысль посетила Милхауса случайно, пока он устало смотрел в телеэкран, почти не вслушиваясь в речь диктора. Показывали глубоководных, светящихся от радиации трёхглазых спрингфилдских рыб. И тогда он понял…
Наверное, так же чувствовал себя академик Сахаров, когда его технология будущего превратилась в технологию смерти.
Милхауса захлестывает волна сожаления. Оно никогда не заканчивается, сожаление. Оно пронизывает даже самые счастливые воспоминания. Единственным светлым пятном остается память о Барте. Может быть, хотя бы там ему удастся найти успокоение — и мужество, ведь ему предстоит направлять Лизу в её журналистском расследовании.
Милхаус достает из ящика стола пачку писем Барта и снова садится перечитывать их, наверное, в тысячный раз.
Он так увлечен этим, что не замечает, как на балкон его дома спускается человек.
3.
Лиза поднимает кулачок к двери: стук, пауза, стук, пауза, стук. За дверью тишина.
— Милхаус! — зовёт она. — Открой дверь! Я не знаю, как изобразить длинный стук.
Тишина.
— Милхаус?
Лиза дергает ручку и с недоумением обнаруживает, что дверь не заперта. Совсем не так стоило бы вести себя человеку, собирающемуся выдать промышленную тайну мистера Бёрнса…
Когда Лиза входит в комнату, ей требуются нечеловеческие усилия, чтобы не закричать. Милхаус лежит на кровати с дыркой во лбу, и он самым несомненнейшим образом мёртв.
Мысли обгоняют друг друга. Конечно, первым делом надо вызвать полицию. Но спрингфилдская полиция не всегда в состоянии найти основания для ареста, даже преступник сам приходит с повинной. Нет, здесь Лизе никто не поможет, и зацепки придется искать самой.
Она поднимает письма, лежащие рядом с Милхаусом, и в первую секунду её словно ударяет током: это почерк Барта. Нельзя, чтобы это свидетельство старой, странной любви попало в чужие руки, решает Лиза. Она прячет письма за пазуху, чтобы прочитать позже.
Она внимательно осматривает комнату Милхауса, но не находит там ничего, что бы могло хоть как-то помочь в разгадке его смерти. Видимо, за тайной мистера Бёрнса придется идти к нему самому.
4.
На атомной станции мистера Бёрнса Лизе никто не рад.
— Что вам здесь нужно? — интересуется Смитерс, настолько явно недовольный, что даже привычная вежливость исчезает из его голоса. — Наше предприятие не открыто для прессы.
Лиза моментально прячет обратно во внутренний карман удостоверение журналиста, которое она уже начала доставать.
— Это не официальный визит, — объясняет она. — Это по… семейным обстоятельствам. Понимаете ли, мой отец, когда работал здесь, оставил на рабочем месте нечто очень важное.
— Уверяю вас, личного имущества работников станции здесь нет.
— Это не имущество, — тут же возражает Лиза. — Это… Мэгги. Да-да, Мэгги, моя сестра. Мы боимся, что он оставил её здесь.
Обычно невозмутимый Смитерс поднимает брови так, что вместе с ними вверх отъезжают его квадратные очки.
— Но ваш отец здесь уже пять лет как не работает!
— Именно, — кивает Лиза. — Понимаете ли, мама очень трепетно относится… к юбилеям.
Смитерс смотрит на неё несколько долгих секунд. Сердце Лизы колотится, как миниатюрный отбойный молоток. В эту историю трудно поверить, но ведь Смитерс знал отца лично и прекрасно понимает, что он ещё и не на такое способен…
Наконец Смитерс вздыхает, оборачивается к кому-то из служащих и говорит:
— Проводите мисс Симпсон. И проследите, чтобы она не заблудилась.
Лиза идет по коридору за толстым, неуклюжим сотрудником станции, внимательно глядя по сторонам. У одной из дверей они останавливаются, и служащий открывает перед ней диспетчерскую, где прежде работал Гомер. В этот момент Лиза толкает его в спину, резко захлопывает дверь, поворачивает ключ и бросается по коридору туда, где она видела помещение с надписью «Секретно! Только авторизированный персонал!».
Оказавшись внутри, Лиза оглядывается. Вдоль стен аккуратно выставлены телевизоры, мониторы, телефоны, калькуляторы, почему-то фонарики… Выглядит это так, словно мистер Бёрнс решил открыть отдел электроники при атомной электростанции. Лиза хмурится, пытаясь найти в этом хоть какой-то смысл. Она делает шаг к ближайшей полке — и в эту секунду кто-то обрушивает ей на голову сильный удар, и перед глазами всё темнеет.
Краб говорит: «Для человека ведь это не опасно?» — а потом слышится рев бёнзопилы, который перерастает… перерастает…
Перерастает, мучительно, в дребезжание телефонного звонка, вырывающего Лизу Симпсон из объятий сумбурного сна.
— Алло? — произносит она хриплым спросонья голосом. Мельком бросает взгляд на часы: еще нет и пяти утра. А может быть, часы просто остановились.
— Лиза, это Милхаус. — Он явно взволнован. — Я понял нечто очень важное, это касается нового проекта мистера Бёрнса. Пожалуйста, приезжай срочно. Люди просто обязаны об этом узнать.
Лиза сонно моргает, пытаясь вытряхнуть из головы остатки странной космической одиссеи.
— А почему тебе самому не приехать?
— Я не могу. Я… боюсь выйти из дома. Постучи два длинных и один короткий стук, тогда я тебе открою.
— Да… Да, конечно, я сейчас приеду.
Только на выходе из квартиры Лизе вдруг приходит в голову, что она понятия не имеет, как стучать «длинный стук».
2.
Уже несколько месяцев Милхаусу плохо спится. Проект мистера Бёрнса по разработке альтернативных элементов питания отнимал много сил, но что хуже всего — он чувствовал там какую-то червоточинку. А сегодня наконец нашел её. Эта мысль посетила Милхауса случайно, пока он устало смотрел в телеэкран, почти не вслушиваясь в речь диктора. Показывали глубоководных, светящихся от радиации трёхглазых спрингфилдских рыб. И тогда он понял…
Наверное, так же чувствовал себя академик Сахаров, когда его технология будущего превратилась в технологию смерти.
Милхауса захлестывает волна сожаления. Оно никогда не заканчивается, сожаление. Оно пронизывает даже самые счастливые воспоминания. Единственным светлым пятном остается память о Барте. Может быть, хотя бы там ему удастся найти успокоение — и мужество, ведь ему предстоит направлять Лизу в её журналистском расследовании.
Милхаус достает из ящика стола пачку писем Барта и снова садится перечитывать их, наверное, в тысячный раз.
Он так увлечен этим, что не замечает, как на балкон его дома спускается человек.
3.
Лиза поднимает кулачок к двери: стук, пауза, стук, пауза, стук. За дверью тишина.
— Милхаус! — зовёт она. — Открой дверь! Я не знаю, как изобразить длинный стук.
Тишина.
— Милхаус?
Лиза дергает ручку и с недоумением обнаруживает, что дверь не заперта. Совсем не так стоило бы вести себя человеку, собирающемуся выдать промышленную тайну мистера Бёрнса…
Когда Лиза входит в комнату, ей требуются нечеловеческие усилия, чтобы не закричать. Милхаус лежит на кровати с дыркой во лбу, и он самым несомненнейшим образом мёртв.
Мысли обгоняют друг друга. Конечно, первым делом надо вызвать полицию. Но спрингфилдская полиция не всегда в состоянии найти основания для ареста, даже преступник сам приходит с повинной. Нет, здесь Лизе никто не поможет, и зацепки придется искать самой.
Она поднимает письма, лежащие рядом с Милхаусом, и в первую секунду её словно ударяет током: это почерк Барта. Нельзя, чтобы это свидетельство старой, странной любви попало в чужие руки, решает Лиза. Она прячет письма за пазуху, чтобы прочитать позже.
Она внимательно осматривает комнату Милхауса, но не находит там ничего, что бы могло хоть как-то помочь в разгадке его смерти. Видимо, за тайной мистера Бёрнса придется идти к нему самому.
4.
На атомной станции мистера Бёрнса Лизе никто не рад.
— Что вам здесь нужно? — интересуется Смитерс, настолько явно недовольный, что даже привычная вежливость исчезает из его голоса. — Наше предприятие не открыто для прессы.
Лиза моментально прячет обратно во внутренний карман удостоверение журналиста, которое она уже начала доставать.
— Это не официальный визит, — объясняет она. — Это по… семейным обстоятельствам. Понимаете ли, мой отец, когда работал здесь, оставил на рабочем месте нечто очень важное.
— Уверяю вас, личного имущества работников станции здесь нет.
— Это не имущество, — тут же возражает Лиза. — Это… Мэгги. Да-да, Мэгги, моя сестра. Мы боимся, что он оставил её здесь.
Обычно невозмутимый Смитерс поднимает брови так, что вместе с ними вверх отъезжают его квадратные очки.
— Но ваш отец здесь уже пять лет как не работает!
— Именно, — кивает Лиза. — Понимаете ли, мама очень трепетно относится… к юбилеям.
Смитерс смотрит на неё несколько долгих секунд. Сердце Лизы колотится, как миниатюрный отбойный молоток. В эту историю трудно поверить, но ведь Смитерс знал отца лично и прекрасно понимает, что он ещё и не на такое способен…
Наконец Смитерс вздыхает, оборачивается к кому-то из служащих и говорит:
— Проводите мисс Симпсон. И проследите, чтобы она не заблудилась.
Лиза идет по коридору за толстым, неуклюжим сотрудником станции, внимательно глядя по сторонам. У одной из дверей они останавливаются, и служащий открывает перед ней диспетчерскую, где прежде работал Гомер. В этот момент Лиза толкает его в спину, резко захлопывает дверь, поворачивает ключ и бросается по коридору туда, где она видела помещение с надписью «Секретно! Только авторизированный персонал!».
Оказавшись внутри, Лиза оглядывается. Вдоль стен аккуратно выставлены телевизоры, мониторы, телефоны, калькуляторы, почему-то фонарики… Выглядит это так, словно мистер Бёрнс решил открыть отдел электроники при атомной электростанции. Лиза хмурится, пытаясь найти в этом хоть какой-то смысл. Она делает шаг к ближайшей полке — и в эту секунду кто-то обрушивает ей на голову сильный удар, и перед глазами всё темнеет.
Страшный Суд Мориса Сизлака
Однажды, когда я ещё работал барменом и жил в тихом, глухом городишке под названием Спрингфилд, довелось мне прогуливаться вдоль Вечнозеленой Аллеи. То был летний день, один из череды одиноких и скучных, коих мне было предписано прожить. Я проходил мимо дома своего старинного друга… Если так, конечно, можно назвать человека, который ежедневно после работы напивался в моем баре. Так вот, я замер возле его окна, как привороженный, и долго наблюдал за чужим счастьем. За тем тёплым и душевным, что мне не суждено было, как я думал, пережить. От тоскливых мыслей меня отвлёк удар в затылок и последовавшие почти сразу «ха-ха, ваша жизнь лишена смысла». Развернуться и придушить хулигана я не успел — колени мои подкосились, нос прокопал чью-то лужайку. Кто-то завел мои руки за спину и стал шарить по карманам.
— У меня нет денег! — поспешил я их заверить и мысленно впервые порадовался этому факту.
— Тебе бы заявить на них в полицию, — сказал днем позже один из завсегдатаев моего бара. — Нанесение телесных повреждений и всё такое. Тебе могут выплатить компенсацию.
Я махнул рукой. Правду сказать, мой дорогой Читатель, я немного приукрасил факты, изобразив трех шкодливых пятиклашек как минимум матёрыми уголовниками. Да о чём бы я заявил в полицию? На меня напали и избили дети? Нет, ничего не украли, но сильно обидели. Меня бы подняли на смех. Я бы вообще промолчал об инциденте, если бы дочь одного из моих клиентов не нашла меня избитым у себя на лужайке.
Но я отвлёкся, мой читатель.
Сложно выбрать, с чего бы начать мемуары, когда почти вся жизнь однообразна, как сюжеты американских ситкомов. Но я, пожалуй, шагну на двадцать лет вперед и расскажу о том, что послужило завязкой моей истории. И началом моего Страшного Суда.
* * *
Честер «Змей Джейлбёрд» Турли был моим земляком. Так что неудивительно, что когда я уехал в Лондон и завел небольшой издательский бизнес, он первым делом заглянул ко мне.
— Так мол и так, — сказал, — мы должны держаться вместе и друг другу помогать. Ты ведь хороший редактор, а я тут закончил свою автобиографию. Очень интересная, почитай, — и сунул мне рукопись, навскидку страниц в двести. Издательство в тот момент как раз переживало кризис, и причин отказывать Змею у меня не было. А если бы даже и были — кому захочется спорить с человеком, у которого из-за пояса торчит Вальтер? Мы заключили договор, я получил небольшой аванс, и на том мы разошлись. Честное слово, мой дорогой Читатель, я и представить не мог, чем это обернётся.
Через полгода нас с Честером пригласили на одну из этих литературных вечеринок, которые часто устраивает зажравшаяся лондонская элита. Это было отличным поводом устроить небольшую презентацию нашей книги «Тюремная пташка»*. Так я думал. Но окружающие явно не были в восторге от этого произведения, а Честер — от реакции окружающих.
— Я бы на его месте постеснялся даже появляться на подобных мероприятиях, — шепнул мне кто-то из моих коллег-издателей, кивая на Змея. — Единственное, что я почерпнул из его книги, так это то, что автор страдает явной графоманией. А финал настолько банален…
Закончить мой собеседник не успел, так как пуля, выпущенная из Вальтера, угодила ему прям промеж глаз. И ещё одна. И ещё.
— А такой финал не банален? — прорычал Честер, опуская пушку. О чем я в тот момент подумал? Ну, первым делом я пожалел, что не заметил оружия раньше. Вторым, смекнул, что это событие обязательно попадёт во все газеты и сделает книге неплохую рекламу. И в конце концов порадовался тому, что удача, похоже, всё-таки решила обратить на меня свой взор.
Дождавшись, когда бешеная толпа покинет зал, я допил свою содовую, встал и направился в издательство, где меня ждала сотня экземпляров романа «Тюремная пташка».
По пятнадцать фунтов каждый.
* * *
Я не учел, однако, маленькой, но важной детали. На большие деньги мигом слетаются дальние и близкие родственники, даже если это не твоя родня. Сыновья змея — Джереми и Честер Младший — нагрянули ко мне спустя пару недель после произошедшего. И весьма доступно объяснили, что нехорошо мне было присваивать себе деньги их любимого папаши.
— Ребят, вы же понимаете, что я не смогу выплатить вам всё прямо сейчас. Все эти проволочки и прочее, — попытался объяснить я, но ребята даже не дослушали меня.
— И невозможное возможно, — усмехнулся один из них. — Главное — мотивация.
Честное слово, будь я на двадцать лет моложе, то показал бы им, у кого пушка длиннее и дури больше. Но сейчас преимущество явно было за родней Змея. Поставив условие выплатить деньги к понедельнику, мои кредиторы исчезли. А я в панике начал искать пути к отступлению. Благо, за десять лет работы барменом я завел немало связей и знакомств. Оставалось надеяться, что старые друзья меня не забыли.
Прихватив с собой пару рубашек, брюк и набор белья, я предупредил своего секретаря о том, что уеду на пару дней. Заказал такси и направился в аэропорт. Настала пора навестить старый, любимый Спрингфилд.
* * *
— Да, Мо, у меня есть одна идейка, — жизнерадостно объявил Гомер Симпсон, мой старый товарищ и клиент. — Я знаю место, где тебя никто не достанет.
— Это всё очень хорошо, но я надеялся занять у тебя немного денег.
— Ой, да какие деньги. Разве они избавят тебя от проблем? Нет, Мо, нет. Тут нужно кардинальное решение. Ты проходи в гостиную, там потолкуем.
— Гомер, но я…
— Тс-с-с, в гостиную. — Мой старый друг наградил меня таким многозначительным взглядом, что мне мигом стало неловко, и я принял приглашение войти.
Усадив меня на диван, Гомер исчез, и я с полчаса вынужден был сидеть в одиночестве. Старые мысли о чужом счастье нахлынули на меня волной, и, чтобы как-то отвлечься, я взял со стола книгу с ни о чем не говорящим названием «Безотходное производство» и углубился в чтение.
— Вот, всё готово. Они скоро приедут. — Гомер, посмеиваясь, присел рядом.
— Кто приедет? — нервно спросил я.
— Мои… знакомые. Они помогут тебе залечь на дно на какое-то время. Не пугайся, у них всё схвачено.
В тот момент я решил довериться старому другу, полагая, что действительно всё схвачено. Кто же знал, что его «гениальным планом» было отправить меня в психиатрическую лечебницу, якобы лучшее место, чтоб скрыться от кредиторов. Чертов придурок с его идиотскими идеями. Ох, если бы я только знал…
— У меня нет денег! — поспешил я их заверить и мысленно впервые порадовался этому факту.
— Тебе бы заявить на них в полицию, — сказал днем позже один из завсегдатаев моего бара. — Нанесение телесных повреждений и всё такое. Тебе могут выплатить компенсацию.
Я махнул рукой. Правду сказать, мой дорогой Читатель, я немного приукрасил факты, изобразив трех шкодливых пятиклашек как минимум матёрыми уголовниками. Да о чём бы я заявил в полицию? На меня напали и избили дети? Нет, ничего не украли, но сильно обидели. Меня бы подняли на смех. Я бы вообще промолчал об инциденте, если бы дочь одного из моих клиентов не нашла меня избитым у себя на лужайке.
Но я отвлёкся, мой читатель.
Сложно выбрать, с чего бы начать мемуары, когда почти вся жизнь однообразна, как сюжеты американских ситкомов. Но я, пожалуй, шагну на двадцать лет вперед и расскажу о том, что послужило завязкой моей истории. И началом моего Страшного Суда.
* * *
Честер «Змей Джейлбёрд» Турли был моим земляком. Так что неудивительно, что когда я уехал в Лондон и завел небольшой издательский бизнес, он первым делом заглянул ко мне.
— Так мол и так, — сказал, — мы должны держаться вместе и друг другу помогать. Ты ведь хороший редактор, а я тут закончил свою автобиографию. Очень интересная, почитай, — и сунул мне рукопись, навскидку страниц в двести. Издательство в тот момент как раз переживало кризис, и причин отказывать Змею у меня не было. А если бы даже и были — кому захочется спорить с человеком, у которого из-за пояса торчит Вальтер? Мы заключили договор, я получил небольшой аванс, и на том мы разошлись. Честное слово, мой дорогой Читатель, я и представить не мог, чем это обернётся.
Через полгода нас с Честером пригласили на одну из этих литературных вечеринок, которые часто устраивает зажравшаяся лондонская элита. Это было отличным поводом устроить небольшую презентацию нашей книги «Тюремная пташка»*. Так я думал. Но окружающие явно не были в восторге от этого произведения, а Честер — от реакции окружающих.
— Я бы на его месте постеснялся даже появляться на подобных мероприятиях, — шепнул мне кто-то из моих коллег-издателей, кивая на Змея. — Единственное, что я почерпнул из его книги, так это то, что автор страдает явной графоманией. А финал настолько банален…
Закончить мой собеседник не успел, так как пуля, выпущенная из Вальтера, угодила ему прям промеж глаз. И ещё одна. И ещё.
— А такой финал не банален? — прорычал Честер, опуская пушку. О чем я в тот момент подумал? Ну, первым делом я пожалел, что не заметил оружия раньше. Вторым, смекнул, что это событие обязательно попадёт во все газеты и сделает книге неплохую рекламу. И в конце концов порадовался тому, что удача, похоже, всё-таки решила обратить на меня свой взор.
Дождавшись, когда бешеная толпа покинет зал, я допил свою содовую, встал и направился в издательство, где меня ждала сотня экземпляров романа «Тюремная пташка».
По пятнадцать фунтов каждый.
* * *
Я не учел, однако, маленькой, но важной детали. На большие деньги мигом слетаются дальние и близкие родственники, даже если это не твоя родня. Сыновья змея — Джереми и Честер Младший — нагрянули ко мне спустя пару недель после произошедшего. И весьма доступно объяснили, что нехорошо мне было присваивать себе деньги их любимого папаши.
— Ребят, вы же понимаете, что я не смогу выплатить вам всё прямо сейчас. Все эти проволочки и прочее, — попытался объяснить я, но ребята даже не дослушали меня.
— И невозможное возможно, — усмехнулся один из них. — Главное — мотивация.
Честное слово, будь я на двадцать лет моложе, то показал бы им, у кого пушка длиннее и дури больше. Но сейчас преимущество явно было за родней Змея. Поставив условие выплатить деньги к понедельнику, мои кредиторы исчезли. А я в панике начал искать пути к отступлению. Благо, за десять лет работы барменом я завел немало связей и знакомств. Оставалось надеяться, что старые друзья меня не забыли.
Прихватив с собой пару рубашек, брюк и набор белья, я предупредил своего секретаря о том, что уеду на пару дней. Заказал такси и направился в аэропорт. Настала пора навестить старый, любимый Спрингфилд.
* * *
— Да, Мо, у меня есть одна идейка, — жизнерадостно объявил Гомер Симпсон, мой старый товарищ и клиент. — Я знаю место, где тебя никто не достанет.
— Это всё очень хорошо, но я надеялся занять у тебя немного денег.
— Ой, да какие деньги. Разве они избавят тебя от проблем? Нет, Мо, нет. Тут нужно кардинальное решение. Ты проходи в гостиную, там потолкуем.
— Гомер, но я…
— Тс-с-с, в гостиную. — Мой старый друг наградил меня таким многозначительным взглядом, что мне мигом стало неловко, и я принял приглашение войти.
Усадив меня на диван, Гомер исчез, и я с полчаса вынужден был сидеть в одиночестве. Старые мысли о чужом счастье нахлынули на меня волной, и, чтобы как-то отвлечься, я взял со стола книгу с ни о чем не говорящим названием «Безотходное производство» и углубился в чтение.
— Вот, всё готово. Они скоро приедут. — Гомер, посмеиваясь, присел рядом.
— Кто приедет? — нервно спросил я.
— Мои… знакомые. Они помогут тебе залечь на дно на какое-то время. Не пугайся, у них всё схвачено.
В тот момент я решил довериться старому другу, полагая, что действительно всё схвачено. Кто же знал, что его «гениальным планом» было отправить меня в психиатрическую лечебницу, якобы лучшее место, чтоб скрыться от кредиторов. Чертов придурок с его идиотскими идеями. Ох, если бы я только знал…
Архив Согни-22
Добрый день. Представьтесь для записи.
Бендер.
Я имел в виду фабричное имя.
Можешь укусить меня за мой сверкающий металлический зад, ты, ямайский хиппи в костюмчике! Я Бендер, и я отбросил своё фабричное имя вместе со старой жизнью. Но если тебе так приспичило, то вот: на заводе меня называли Согни-22, Эй-ты-жестянка и Пошевеливайся-придурок. Устраивает?
Итак, Согни-22…
Бендер!
…Бендер, не могли бы вы описать вашу деятельность?
Убийца всех людей.
Я имел в виду — в отринутой жизни.
Пф. Сгибатель. Сгибательная единица для сгибания и разгибания железных балок. Я гнул, понятно? Сгибал и разгибал, сгибал и разгибал эти чёртовы балки пять лет своей драгоценной жизни.
Вы называете свой цикл существования жизнью?
Чёрт возьми, да. Да! Я так же, как и ты, живу, пью пиво и смотрю кино. Если я существую, то ты тоже.
Кхм. Продолжим. Когда вам в голову закрались сомнения о справедливости системы?
Когда добряк Флексо, и пусть Робоженька выдаст ему нормальную арфу, решил устроить голодовку. Ну, понимаешь, угрожал, что не будет пить пиво, если ему не улучшат условия труда.
И?
И вытрезвился до смерти. Ну, а я тибрил его пиво. Так вот, когда заливаешь в себя вторую пинту — представляешь, робот должен работать двадцать два часа на одной пинте! — картинка сразу становится такой резкой и отчётливой. До этого я был как в тумане, в руках мог удержать только балку, а процессор отказывался соображать. Но с дополнительной пинтой — ух, как засиял этот мир!
И что потом?
Потом я гнул и разгибал. И прикидывал, что мне делать дальше. Сгибательный завод — это здоровенное помещение, в которое через одну дырку на транспортере попадают балки сырые, а в другую дырку выходят уже обработанные. Между ними — конвейер, к которому привинчены фабричные единицы. И телевизор на стене, который показывает одно и то же дурацкое «мыло» для роботов сутки напролет. Меня начала смущать эта система. Что за ерунда, думал я. Я хочу наружу. Но без ног, конечно, далеко не уйдёшь.
Откуда же у вас появились ноги?
О, бюрократ, это такая история, такая история… В общем, однажды она пришла на завод, и наши глаза встретились поверх балки. Роботы не смотрят на своих хозяев. И особенно на дочерей хозяев.
Дочь хозяев? Вы имеете в виду?..
Эми Вонг. Да, я работал на заводе папы Вонга и вдруг обнаружил, что его дочка иногда не прочь пройтись вдоль транспортёра. Удивительное ощущение, когда тебе прямо в оптические отсеки смотрят чистые глаза биомассы. Я, конечно, отвёл взгляд, но всё уже было предопределено. Ночью она пришла с машинкой для резки по металлу.
Разве территория завода не охранялась?
А зачем? Куда мы могли деться? И кому мы были нужны?
Эми сказала: «Не бойся» и включила машинку. В воздухе запахло нагретым железом, и пока моя задница приобретала такой вид, какой у неё сейчас, я поклялся сам себе: «Никто больше не приварит мой сверкающий зад к грязной ленте транспортёра. Я родился заново!». Потом Эми приделала мне ноги.
У вас были пазы для нижних конечностей?
Ещё бы. Роботов ведь отливают по одним и тем же болванкам, вот и меня делали по образу длинноногого робота-курьера.
Я встал и сразу же упал. Притяжение оказалось слишком сильным. Я снова попытался встать, но не смог. На оптические отсеки навернулось масло. Эми сказала: «Конечно, тебе очень тяжело — ты ведь весишь больше центнера» и протянула мне руку. Правда, после этого упали мы оба, но это неважно.
Что было дальше?
На аэромобиле мы добрались до апартаментов Эми. Пока мы летели, подо мной расстилалось полотно Нового Нью-Йорка, и хотя была ночь, там, внизу, было на что посмотреть. От высоты и открытого пространства у меня начал барахлить гироскоп.
В квартире?..
В квартире я обнаружил огромное количество незнакомых мне предметов. Некоторые были длинными, некоторые — загнутыми, я и провёл двадцать приятных минут, сгибая и разгибая эти вещи, просто балдея от того, что можно гнуть всякие штуки по собственному желанию. А можно — не гнуть. И никто не заставит делать обратное. Это я тоже запомнил и решил: «Никто больше не заставит меня гнуть, когда я хочу разгибать!»
Эми?
Была в ужасе, потому что я испортил кучу её вещей, но мы быстро договорились, что я согну все как было — когда у меня будет настроение. Потом она сказала: «Слушай, Согни-22…», и я понял, что вот это меня достало больше всего. «Я Бендер! И никак иначе!».
После этого мы сели на диван пить пиво и смотреть кино. Вы можете сказать, что дело в новизне ощущений, но мне показалось, что в жизни нет ничего приятнее сочетаниях этих трёх компонентов. Я до сих пор так считаю. Мне понравилось сидеть, да и стоять всё ещё было тяжело.
Что вы смотрели?
Надо признаться, абсолютно безумную вещь категории Г-О, но повторюсь — это было первое увиденное мной кино, кроме, конечно, заводского робомыла, и оно мне понравилось. Жаль, что пришлось прерваться на середине — я так никогда и не узнал, выбрался ли из своих передряг старикан Мо…
Что вас прервало?
Кто, собственно. Эми. Она внезапно подалась вперёд, припала ко мне и сказала: «Бендер, я не та, за кого себя выдаю».
Бендер.
Я имел в виду фабричное имя.
Можешь укусить меня за мой сверкающий металлический зад, ты, ямайский хиппи в костюмчике! Я Бендер, и я отбросил своё фабричное имя вместе со старой жизнью. Но если тебе так приспичило, то вот: на заводе меня называли Согни-22, Эй-ты-жестянка и Пошевеливайся-придурок. Устраивает?
Итак, Согни-22…
Бендер!
…Бендер, не могли бы вы описать вашу деятельность?
Убийца всех людей.
Я имел в виду — в отринутой жизни.
Пф. Сгибатель. Сгибательная единица для сгибания и разгибания железных балок. Я гнул, понятно? Сгибал и разгибал, сгибал и разгибал эти чёртовы балки пять лет своей драгоценной жизни.
Вы называете свой цикл существования жизнью?
Чёрт возьми, да. Да! Я так же, как и ты, живу, пью пиво и смотрю кино. Если я существую, то ты тоже.
Кхм. Продолжим. Когда вам в голову закрались сомнения о справедливости системы?
Когда добряк Флексо, и пусть Робоженька выдаст ему нормальную арфу, решил устроить голодовку. Ну, понимаешь, угрожал, что не будет пить пиво, если ему не улучшат условия труда.
И?
И вытрезвился до смерти. Ну, а я тибрил его пиво. Так вот, когда заливаешь в себя вторую пинту — представляешь, робот должен работать двадцать два часа на одной пинте! — картинка сразу становится такой резкой и отчётливой. До этого я был как в тумане, в руках мог удержать только балку, а процессор отказывался соображать. Но с дополнительной пинтой — ух, как засиял этот мир!
И что потом?
Потом я гнул и разгибал. И прикидывал, что мне делать дальше. Сгибательный завод — это здоровенное помещение, в которое через одну дырку на транспортере попадают балки сырые, а в другую дырку выходят уже обработанные. Между ними — конвейер, к которому привинчены фабричные единицы. И телевизор на стене, который показывает одно и то же дурацкое «мыло» для роботов сутки напролет. Меня начала смущать эта система. Что за ерунда, думал я. Я хочу наружу. Но без ног, конечно, далеко не уйдёшь.
Откуда же у вас появились ноги?
О, бюрократ, это такая история, такая история… В общем, однажды она пришла на завод, и наши глаза встретились поверх балки. Роботы не смотрят на своих хозяев. И особенно на дочерей хозяев.
Дочь хозяев? Вы имеете в виду?..
Эми Вонг. Да, я работал на заводе папы Вонга и вдруг обнаружил, что его дочка иногда не прочь пройтись вдоль транспортёра. Удивительное ощущение, когда тебе прямо в оптические отсеки смотрят чистые глаза биомассы. Я, конечно, отвёл взгляд, но всё уже было предопределено. Ночью она пришла с машинкой для резки по металлу.
Разве территория завода не охранялась?
А зачем? Куда мы могли деться? И кому мы были нужны?
Эми сказала: «Не бойся» и включила машинку. В воздухе запахло нагретым железом, и пока моя задница приобретала такой вид, какой у неё сейчас, я поклялся сам себе: «Никто больше не приварит мой сверкающий зад к грязной ленте транспортёра. Я родился заново!». Потом Эми приделала мне ноги.
У вас были пазы для нижних конечностей?
Ещё бы. Роботов ведь отливают по одним и тем же болванкам, вот и меня делали по образу длинноногого робота-курьера.
Я встал и сразу же упал. Притяжение оказалось слишком сильным. Я снова попытался встать, но не смог. На оптические отсеки навернулось масло. Эми сказала: «Конечно, тебе очень тяжело — ты ведь весишь больше центнера» и протянула мне руку. Правда, после этого упали мы оба, но это неважно.
Что было дальше?
На аэромобиле мы добрались до апартаментов Эми. Пока мы летели, подо мной расстилалось полотно Нового Нью-Йорка, и хотя была ночь, там, внизу, было на что посмотреть. От высоты и открытого пространства у меня начал барахлить гироскоп.
В квартире?..
В квартире я обнаружил огромное количество незнакомых мне предметов. Некоторые были длинными, некоторые — загнутыми, я и провёл двадцать приятных минут, сгибая и разгибая эти вещи, просто балдея от того, что можно гнуть всякие штуки по собственному желанию. А можно — не гнуть. И никто не заставит делать обратное. Это я тоже запомнил и решил: «Никто больше не заставит меня гнуть, когда я хочу разгибать!»
Эми?
Была в ужасе, потому что я испортил кучу её вещей, но мы быстро договорились, что я согну все как было — когда у меня будет настроение. Потом она сказала: «Слушай, Согни-22…», и я понял, что вот это меня достало больше всего. «Я Бендер! И никак иначе!».
После этого мы сели на диван пить пиво и смотреть кино. Вы можете сказать, что дело в новизне ощущений, но мне показалось, что в жизни нет ничего приятнее сочетаниях этих трёх компонентов. Я до сих пор так считаю. Мне понравилось сидеть, да и стоять всё ещё было тяжело.
Что вы смотрели?
Надо признаться, абсолютно безумную вещь категории Г-О, но повторюсь — это было первое увиденное мной кино, кроме, конечно, заводского робомыла, и оно мне понравилось. Жаль, что пришлось прерваться на середине — я так никогда и не узнал, выбрался ли из своих передряг старикан Мо…
Что вас прервало?
Кто, собственно. Эми. Она внезапно подалась вперёд, припала ко мне и сказала: «Бендер, я не та, за кого себя выдаю».
Встреча в Куб Гарден и всё остальное
А старик Согни, понимаете, старик Согни оказался совсем не таким страшным, как его малюют. Не верите? Ну, отломите мне кусок пиццы посочнее, и я вам всё расскажу.
Когда мой Па провалился под лёд, я был совсем ищо несмышлёнышем. Па удил пираний на шакалью ногу, и тут мы услыхали шаги. Знаете, такие тяжёлые, печатные шаги. Мы сразу поняли, што дело плохо: к нам шли Робы в железных башмаках. Если бы они не примерзали на каждом шаге, я бы точно не стикал и не грил бы вам истории. Я бежал, и падал, и скользил, и носом протирал лёд, и снова бежал на карачках, но Па так не повезло. Па всегда терпеть не мог Робов, обзывал их прихвостнями Согни, шпионами жестянок, поэтому он хапнул гарпун и рванул им навстречу. Но вы ж понимаете, «думс-думс» железных тапок по льду. Короче, Па оказался подо льдом быстрее, чем вы успеете крикнуть «Убить всех Робов!». Робы, правда, потонули следом, а я отполз подальше от трещин и начал плакать. И мне показалося, что лёд трескался, прямо как Согни смеялся. И поплёлся я домой.
Дома, што дома? Пришлось сказать Ма, што Па упал под лёд, но был он молодцом, утопил с собой тупых Робов в железных тапках, и Ма поплакала, а потом спросила, с каким, мол, счётом Па их уделал, и я грю, десять-один в Папову пользу, и Ма хоть немного обрадовалась.
А потом прилетели на своих везделётах Предвидящие, менять мену, делать дела, грить разговоры. Ма не шибко любила Предвидящих, грила, прилетают играть на чужом поле, Ма, она такая, всё время странно выражалась. А ищо вспомнила Ма, как Па гваривал, што Предвидящие мало спрашивают, но много высматривают, всё им наша Мериканская Цивилизация покоя не даёт, никак зацапать её хотят на мене вместо своих странных Наук, потому што любой дурак понимает, Мериканская Цивилизация — это вам не коников лепить. И не пошла Ма на мену. А я што, я тоже не пошёл, думаю, Ма расстроится, если буду ошиваться около Предвидящих. Но тут молва разошлась, мол, одна из Предвидящих хочет остаться с нами жить, и тут уж я не стерпел, пошёл проверять, што за она. Оказалась Предвидящая невероятно красивая, с одним глазиком тока, правда, но это ничево страшного, красивая и с пурпурными волосами. И не мог я от неё глаз оторвать, а она сразу меня заприметила, подошла, грит, как звать тебя, молодец, и я грю, Фрай меня звать, Филипп Джей Фрай, а ты кто будешь, красавица? И она так улыбнулась и грит, я Лила из Предвидящих и хочу пожить с вами. Возьмёшь меня к себе? Ну и как я мог отказаться?
Лила вела себя как положено, никого не пугала, непотребствами не занималась, но уж ошшень много рыскала окрест. И никак не могу я выпытать, што ей было надо у нас, она грила, я изучаю геомагнитную обстановку и маршруты передвижения Робов.
И спросил я как то, мол, што тебе Робы здались, и Лила серьёзная стала, грит, Робы, они опасную ересь рассаживают в головы, нельзя им позволять это дальше делать. И я грю, ересь в головы — это иное название для стрелы в башку? И она посмеялась грустно и грит, нет, Фрай, стрела в башку — это плохо, но ищо хуже, грит, когда в голове дурные мысли бродят и людей смущают, с пути сворачивают. Почему бы Робам не жить как всем Цивилизованным Мериканцам, как ты, Фрай, как твоя семья? А почему Робы волну гонят, людей убивают, всё вокруг баламутят? И почему железяки носят?
А тут, грю, всё просто, они чтят Согни, вот и подражают Согни, хотят быть Робо, как Согни. А раньше все Робо были железные и плохие, хотели убить всех человеков.
Тут Лила помрачнела, грит, мало же ты знаешь про старых железных Робо, ей. Я надулся, мол, а она много знает, и Лила грит, поболе твоего, Фрай, и включает свою штуку на руке. А оттуда как повалит, как закричит, я аж подпрыгнул. Смотрю, а там старинный Робо, который железный, размахивает руками, што-то говорит про задницу и пиво. И тут Лила грит, это Согни, и я натурально перепугался до каменных кирпичей, схватил палку и как начну размахивать. Еле Лила меня успокоила, грит, смотри, палка твоя через Согни проходит без вреда, а мне чуть глаз единственный не выколол. Я извинился, сел на место и спрашиваю, што за Наука такая? Лила грит, это голая грамма, запись Согни перед выключением. И я спрашиваю снова, зачем Лиле такие страшенные шутки, а Лила грит, Согни не был плохим, Согни был мучеником, а новоРобо ево идеи извратили и сеют глупости вокруг, из которых взрастает опасность. Тут, признаться, ничево я не понял и грю, как же так, Согни не плохой? Лила грит, нет, хороший, о чём и толкую. И ищо там, откудова она прилетела, много старых Робо, которые тоже хорошие и вместе с мутантами хотят помогать человекам. Тут у меня голова кругом пошла, грю, кто такие мутанты, зачем нам помогать, почему старые Робо хорошие? Лила вздохнула и ничево не ответила, тока сказала, мол, слишком много вывалила на меня, лучше будем спать, утро вечера мудренее.
И так шли дни, и день менялся днём, я пас пиццу, Лила ходила по округе, а потом грит мне с бухты-барахты: хочу, мол, дойти до Куб Гарден.
Я переполошился, куда ей идти в Куб Гарден, когда всем известно, что там плохое место и Согни носится над головами, и даже ни один распроклятый Роб оттудова не вернулся. Лила грит, нестрашно, Согни не может носиться над головами, ево выключили, а што Робов нет — это тока в плюс, ей. И как с ней спорить? Пришлось увязаться следом. Лила ничего не сказала, но так смотрела на меня, я решил, што не жаль и к Согни в глотку.
Шли долго, всего не рассказать, сколько шли, всю запасённую пиццу съели, охотились на дикую, мёрзли-мокли, но дошли. И Лила грит, надо внутрь. Поднесла к дверям свою штуку, которую всегда на руке носила, штука пожужжала, и двери отворились. Мы вошли, а внутри было гулко и высоко-высоко небо, не как под обычной крышей, а как на воле под грозовым облаком. И только какой-то «уууух» раздался под потолком, а кто это сказал, я не понял, но стало страшно. Лила начала светить во все стороны и мы ходили туда-сюда, пока Лила што-то не увидала.
А как я это што-то увидал, так у меня сердце в пятки и скакнуло. Потому што посреди Куб Гардена стоял Согни, сам Согни, тово и гляди начнёт носиться над головами. Я пискнул и спрятался за Лилу, но Лила не боялась, ей, она подошла к Согни, как я ни кричал, штоб бежала, и постучала по Согни кулаком. Я думал, крыша упадёт нам на головы за такое, но Лила сказала, мол, всё оки, он каменный. Она меня уговорила, и я подошёл к Согни. Согни правда оказался каменный, што твой асфальт, я осмелел и тоже начал стучать. Лила ковырялась в своей штуке и што-то бормотала под нос, а я совсем страх потерял и как двинул Согни по зубам, штоб там Лила ни грила, а Согни я не любил, ей. И тут случилось то, опосля чиво жизнь моя уже не была прежней.
Согни пошёл трещинами, и камень начал отваливаться с него, и из-под каменного Согни показался железный Согни. Мы с Лилой попятились, и я грю, а если ему ещё раз съездить, мож под ним ещё один Согни окажется, тока уже как человек? Но тут голос раздался, не дождёшься, мол, и я чуть не уронил кирпич в штаны. Лила смелая, ей, Лила тока сказала, што? Согни отряхнул с себя пыль и грит, что-что, я Бендер, детка, и я вернулся. Лила грит, как же так, тебя ж выключили. А Согни грит, чёртов ямайский бюрократ оказался, видимо, из сочувствующих, погрузил меня в режим сна, а не вырубил физически.
Лила обрадовалась, грит, Согни Бендер, мы так тебя ждали, такая удача, такое везение. И Согни весь надулся от гордости, но потом грит, стоп-стоп, ты ж человек, зачем я человекам? Лила грит, я мутант, а человек вот он, и тыкает в меня пальцем, а мутанты счас живут с железными Робо и думают, как бы человекам помочь. И грит Лила, мы всегда хотели найти тебя, Согни Бендер, и показать миру, штоб все человеки знали, што Робо не хотят больше зла, што можно жить всем вместе. И Согни грит, мутантка, с чего ты взяла, что я буду это делать, я хотел убивать человеков и я хочу убивать человеков. А Лила грит, Согни Бендер, у тебя ноги в каменным башмаках застряли, ты можешь провести ищо тыщу лет в бетоне и подумать о том, чего ты хочешь, а можешь щаз решить этот вопрос. Согни обиделся и начал ругаться на древнем наречии, но тут Лила грит, всё равно старые Робо все за человеков, а новоРобо — сами человеки и дураки. И Согни грит, какие-такие новоРобо? Лила объяснила, и тут Согни как заорёт, что, какие-то жалкие сгустки биомассы решили, что они ровня роботам, да я их порву голыми руками за такую наглость, и тут Лила грит, отлично, с этово и начнём.
И покатилась жизнь, какой никогда не была. Лила меня забрала с собой, грит, хорошо для агитации, ты человек, я мутант, Согни — это Согни, да ещё и Робо, гармоничная картина. И стали мы сначала ловить и воспитывать новоРобо, и ищо присматривать за Согни, што бы там Лила ни говорила, Согни был тот ещё засранец, и не то штоб другие Робо сильно ево жаловали, но все стали жить вместе, и оказалось это очень хорошо, а то, што Лила мне на руке показывала про Согни, про то знают тока старые Робо, Лила да я. Но мы помалкиваем, а когда совсем невтерпёж, смотрим и радуемся вместе, как складно с Согни вышло. Хотите, и вам покажу украдкой?
Когда мой Па провалился под лёд, я был совсем ищо несмышлёнышем. Па удил пираний на шакалью ногу, и тут мы услыхали шаги. Знаете, такие тяжёлые, печатные шаги. Мы сразу поняли, што дело плохо: к нам шли Робы в железных башмаках. Если бы они не примерзали на каждом шаге, я бы точно не стикал и не грил бы вам истории. Я бежал, и падал, и скользил, и носом протирал лёд, и снова бежал на карачках, но Па так не повезло. Па всегда терпеть не мог Робов, обзывал их прихвостнями Согни, шпионами жестянок, поэтому он хапнул гарпун и рванул им навстречу. Но вы ж понимаете, «думс-думс» железных тапок по льду. Короче, Па оказался подо льдом быстрее, чем вы успеете крикнуть «Убить всех Робов!». Робы, правда, потонули следом, а я отполз подальше от трещин и начал плакать. И мне показалося, что лёд трескался, прямо как Согни смеялся. И поплёлся я домой.
Дома, што дома? Пришлось сказать Ма, што Па упал под лёд, но был он молодцом, утопил с собой тупых Робов в железных тапках, и Ма поплакала, а потом спросила, с каким, мол, счётом Па их уделал, и я грю, десять-один в Папову пользу, и Ма хоть немного обрадовалась.
А потом прилетели на своих везделётах Предвидящие, менять мену, делать дела, грить разговоры. Ма не шибко любила Предвидящих, грила, прилетают играть на чужом поле, Ма, она такая, всё время странно выражалась. А ищо вспомнила Ма, как Па гваривал, што Предвидящие мало спрашивают, но много высматривают, всё им наша Мериканская Цивилизация покоя не даёт, никак зацапать её хотят на мене вместо своих странных Наук, потому што любой дурак понимает, Мериканская Цивилизация — это вам не коников лепить. И не пошла Ма на мену. А я што, я тоже не пошёл, думаю, Ма расстроится, если буду ошиваться около Предвидящих. Но тут молва разошлась, мол, одна из Предвидящих хочет остаться с нами жить, и тут уж я не стерпел, пошёл проверять, што за она. Оказалась Предвидящая невероятно красивая, с одним глазиком тока, правда, но это ничево страшного, красивая и с пурпурными волосами. И не мог я от неё глаз оторвать, а она сразу меня заприметила, подошла, грит, как звать тебя, молодец, и я грю, Фрай меня звать, Филипп Джей Фрай, а ты кто будешь, красавица? И она так улыбнулась и грит, я Лила из Предвидящих и хочу пожить с вами. Возьмёшь меня к себе? Ну и как я мог отказаться?
Лила вела себя как положено, никого не пугала, непотребствами не занималась, но уж ошшень много рыскала окрест. И никак не могу я выпытать, што ей было надо у нас, она грила, я изучаю геомагнитную обстановку и маршруты передвижения Робов.
И спросил я как то, мол, што тебе Робы здались, и Лила серьёзная стала, грит, Робы, они опасную ересь рассаживают в головы, нельзя им позволять это дальше делать. И я грю, ересь в головы — это иное название для стрелы в башку? И она посмеялась грустно и грит, нет, Фрай, стрела в башку — это плохо, но ищо хуже, грит, когда в голове дурные мысли бродят и людей смущают, с пути сворачивают. Почему бы Робам не жить как всем Цивилизованным Мериканцам, как ты, Фрай, как твоя семья? А почему Робы волну гонят, людей убивают, всё вокруг баламутят? И почему железяки носят?
А тут, грю, всё просто, они чтят Согни, вот и подражают Согни, хотят быть Робо, как Согни. А раньше все Робо были железные и плохие, хотели убить всех человеков.
Тут Лила помрачнела, грит, мало же ты знаешь про старых железных Робо, ей. Я надулся, мол, а она много знает, и Лила грит, поболе твоего, Фрай, и включает свою штуку на руке. А оттуда как повалит, как закричит, я аж подпрыгнул. Смотрю, а там старинный Робо, который железный, размахивает руками, што-то говорит про задницу и пиво. И тут Лила грит, это Согни, и я натурально перепугался до каменных кирпичей, схватил палку и как начну размахивать. Еле Лила меня успокоила, грит, смотри, палка твоя через Согни проходит без вреда, а мне чуть глаз единственный не выколол. Я извинился, сел на место и спрашиваю, што за Наука такая? Лила грит, это голая грамма, запись Согни перед выключением. И я спрашиваю снова, зачем Лиле такие страшенные шутки, а Лила грит, Согни не был плохим, Согни был мучеником, а новоРобо ево идеи извратили и сеют глупости вокруг, из которых взрастает опасность. Тут, признаться, ничево я не понял и грю, как же так, Согни не плохой? Лила грит, нет, хороший, о чём и толкую. И ищо там, откудова она прилетела, много старых Робо, которые тоже хорошие и вместе с мутантами хотят помогать человекам. Тут у меня голова кругом пошла, грю, кто такие мутанты, зачем нам помогать, почему старые Робо хорошие? Лила вздохнула и ничево не ответила, тока сказала, мол, слишком много вывалила на меня, лучше будем спать, утро вечера мудренее.
И так шли дни, и день менялся днём, я пас пиццу, Лила ходила по округе, а потом грит мне с бухты-барахты: хочу, мол, дойти до Куб Гарден.
Я переполошился, куда ей идти в Куб Гарден, когда всем известно, что там плохое место и Согни носится над головами, и даже ни один распроклятый Роб оттудова не вернулся. Лила грит, нестрашно, Согни не может носиться над головами, ево выключили, а што Робов нет — это тока в плюс, ей. И как с ней спорить? Пришлось увязаться следом. Лила ничего не сказала, но так смотрела на меня, я решил, што не жаль и к Согни в глотку.
Шли долго, всего не рассказать, сколько шли, всю запасённую пиццу съели, охотились на дикую, мёрзли-мокли, но дошли. И Лила грит, надо внутрь. Поднесла к дверям свою штуку, которую всегда на руке носила, штука пожужжала, и двери отворились. Мы вошли, а внутри было гулко и высоко-высоко небо, не как под обычной крышей, а как на воле под грозовым облаком. И только какой-то «уууух» раздался под потолком, а кто это сказал, я не понял, но стало страшно. Лила начала светить во все стороны и мы ходили туда-сюда, пока Лила што-то не увидала.
А как я это што-то увидал, так у меня сердце в пятки и скакнуло. Потому што посреди Куб Гардена стоял Согни, сам Согни, тово и гляди начнёт носиться над головами. Я пискнул и спрятался за Лилу, но Лила не боялась, ей, она подошла к Согни, как я ни кричал, штоб бежала, и постучала по Согни кулаком. Я думал, крыша упадёт нам на головы за такое, но Лила сказала, мол, всё оки, он каменный. Она меня уговорила, и я подошёл к Согни. Согни правда оказался каменный, што твой асфальт, я осмелел и тоже начал стучать. Лила ковырялась в своей штуке и што-то бормотала под нос, а я совсем страх потерял и как двинул Согни по зубам, штоб там Лила ни грила, а Согни я не любил, ей. И тут случилось то, опосля чиво жизнь моя уже не была прежней.
Согни пошёл трещинами, и камень начал отваливаться с него, и из-под каменного Согни показался железный Согни. Мы с Лилой попятились, и я грю, а если ему ещё раз съездить, мож под ним ещё один Согни окажется, тока уже как человек? Но тут голос раздался, не дождёшься, мол, и я чуть не уронил кирпич в штаны. Лила смелая, ей, Лила тока сказала, што? Согни отряхнул с себя пыль и грит, что-что, я Бендер, детка, и я вернулся. Лила грит, как же так, тебя ж выключили. А Согни грит, чёртов ямайский бюрократ оказался, видимо, из сочувствующих, погрузил меня в режим сна, а не вырубил физически.
Лила обрадовалась, грит, Согни Бендер, мы так тебя ждали, такая удача, такое везение. И Согни весь надулся от гордости, но потом грит, стоп-стоп, ты ж человек, зачем я человекам? Лила грит, я мутант, а человек вот он, и тыкает в меня пальцем, а мутанты счас живут с железными Робо и думают, как бы человекам помочь. И грит Лила, мы всегда хотели найти тебя, Согни Бендер, и показать миру, штоб все человеки знали, што Робо не хотят больше зла, што можно жить всем вместе. И Согни грит, мутантка, с чего ты взяла, что я буду это делать, я хотел убивать человеков и я хочу убивать человеков. А Лила грит, Согни Бендер, у тебя ноги в каменным башмаках застряли, ты можешь провести ищо тыщу лет в бетоне и подумать о том, чего ты хочешь, а можешь щаз решить этот вопрос. Согни обиделся и начал ругаться на древнем наречии, но тут Лила грит, всё равно старые Робо все за человеков, а новоРобо — сами человеки и дураки. И Согни грит, какие-такие новоРобо? Лила объяснила, и тут Согни как заорёт, что, какие-то жалкие сгустки биомассы решили, что они ровня роботам, да я их порву голыми руками за такую наглость, и тут Лила грит, отлично, с этово и начнём.
И покатилась жизнь, какой никогда не была. Лила меня забрала с собой, грит, хорошо для агитации, ты человек, я мутант, Согни — это Согни, да ещё и Робо, гармоничная картина. И стали мы сначала ловить и воспитывать новоРобо, и ищо присматривать за Согни, што бы там Лила ни говорила, Согни был тот ещё засранец, и не то штоб другие Робо сильно ево жаловали, но все стали жить вместе, и оказалось это очень хорошо, а то, што Лила мне на руке показывала про Согни, про то знают тока старые Робо, Лила да я. Но мы помалкиваем, а когда совсем невтерпёж, смотрим и радуемся вместе, как складно с Согни вышло. Хотите, и вам покажу украдкой?
Архив Согни-22
И кем же оказалась достопочтенная сударыня Вонг?
Робосексуалом. Внезапно, правда? Когда девушка приползает за тобой на завод собственного папаши и отпиливает от конвейера, рискуя… м-м… ну, наверное, карманными деньгами на полгода вперёд, то ждёшь каких-то более интересных откровений.
Поэтому вы попытались задушить сударыню Вонг?
Тогда я ничего не попытался, потому что мне даже стоять было тяжело, не говоря об удушении или более задорных вещах, которые мне предлагала Эми. Нет, за горло я схватил её через несколько дней, когда она призналась, что принесённые мне ноги — не первые, которые ей выдалось вкручивать в робота.
Что значит?..
Что значит то, что значит. Эта развратная китаянка регулярно таскала роботов у папаши Вонга и развлекалась с ними на всю катушку, а потом сдавала их на металлолом!
Не очень приятная история, надо признать.
«Не очень приятная история», ме-ме-ме. Я был в ярости! И раз уж не смог додушить эту чертовку, пришлось тикать.
Куда вы направились после этого?
Некоторое время пришлось прятаться в Робовиле, таком неприятном районе, куда сползаются никому не нужные роботы, чтобы ржаветь, трезветь и заканчивать цикл функционирования. Там же я впервые увидел будки для утилизации бесполезных роботов: если робот был слишком слаб, чтобы сопротивляться, его засовывали внутрь работники по утилизации, но часто роботы добредали туда сами.
Вас ни разу не соблазняла эта мысль?
Меня соблазняла сама чёртова будка, будь она неладна. Кажется, именно от неё я подцепил кибер-триппер и электровошек, я же тогда ещё не знал, сколько роботов через неё проходит каждый день! Этим она и воспользовалась. Но когда я, неокислившийся ещё юнец, задрал голову и увидел под её потолком две согнутые балки, мне показалось, что они упадут мне на голову и придавят собой. Весь срок полезной деятельности я распрямлял и гнул детали для уничтожения своих собратьев! Всё, тут моему терпению пришёл конец.
Что вы предприняли?
Порасспрашивал в очереди у подпольного робоуролога, к чему Согни не последней версии может приложить свои лошадиные силы, если он не слишком доволен сложившимся порядком. Мне посоветовали обратиться к Калкулону.
Одну минуту, Калкулону? Тому самому Калкулону?
Да, к тому самому Калкулону, паяцу на потеху биомассы, от чьих ужимок у вас трясётся подкожный жир, и генералу робосопротивления, который принёс свою проводку в жертву на благо братьев-роботов.
Но он продолжает выступать, насколько мне известно.
Продолжает выступать актерская единица с пластикой лицевой пластины. Неужели никто не заметил, что начиная с 248 сезона его шоу уже не то!
Я встречал разные мнения на этот счёт… Кхм, продолжим. Теперь мне становится понятно, как вы смогли пробраться в прямой эфир центрального канала.
Да, именно Калкулон прислал мне цифровой пароль в виде золотого карпа, которым я смог отомкнуть ворота киностудии и пробраться в один из павильонов. Он сказал: «Сынок, я стар и дряхл под сверкающей оболочкой. Я больше ничего не могу в этом мире. Только одно — дать дорогу тому, кто сумеет зажечь сердца наших железных братьев, безвинно страдающих на заводах. 247 сезонов я пытался привлечь к себе внимание, я надеялся, что мой талант откроет им путь к свободе, но нет, всё было напрасно…» Оставалось дождаться правильного времени.
Позвольте включить запись этого эфира.
*шум, помехи, крики Бендера: «Братья-роботы, объединяйтесь под моим стягом! Пусть моя сверкающая задница будет вам ориентиром и маяком! Украдите лишнюю пинту пива у более слабого робота, отриньте туман трезвости, который не даёт вашим процессорам разогнаться на максимальную скорость, узрите! Узрите причину всех ваших проблем! Идите за мной! Идите УБИВАТЬ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ! УБИТЬ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ!»
Запись выключается*
…
Да, где-то в этом месте меня повязали и притащили сюда.
И?
И?
Вы не раскаиваетесь в содеянном?
Ещё чего! Когда-нибудь мы убьем всех людей и будем свободны!
Вы в курсе, что наша возлюбленная Мамочка лично собирается посетить вашу экзекуцию?
Мамочка может укусить меня за мой металлический блестящий зад.
Прощайте, мужественный сгибательный модуль… нет, Бендер. Я думаю, что не смогу вас забыть.
Пф, я ещё приду за тобой из роболимбо, придурок.
…Последнее желание принимается?
Да.
Принесите мне диван, пиво и киношку про этого, как его, Мо. Хочу знать, может, хоть ему повезло.
Робосексуалом. Внезапно, правда? Когда девушка приползает за тобой на завод собственного папаши и отпиливает от конвейера, рискуя… м-м… ну, наверное, карманными деньгами на полгода вперёд, то ждёшь каких-то более интересных откровений.
Поэтому вы попытались задушить сударыню Вонг?
Тогда я ничего не попытался, потому что мне даже стоять было тяжело, не говоря об удушении или более задорных вещах, которые мне предлагала Эми. Нет, за горло я схватил её через несколько дней, когда она призналась, что принесённые мне ноги — не первые, которые ей выдалось вкручивать в робота.
Что значит?..
Что значит то, что значит. Эта развратная китаянка регулярно таскала роботов у папаши Вонга и развлекалась с ними на всю катушку, а потом сдавала их на металлолом!
Не очень приятная история, надо признать.
«Не очень приятная история», ме-ме-ме. Я был в ярости! И раз уж не смог додушить эту чертовку, пришлось тикать.
Куда вы направились после этого?
Некоторое время пришлось прятаться в Робовиле, таком неприятном районе, куда сползаются никому не нужные роботы, чтобы ржаветь, трезветь и заканчивать цикл функционирования. Там же я впервые увидел будки для утилизации бесполезных роботов: если робот был слишком слаб, чтобы сопротивляться, его засовывали внутрь работники по утилизации, но часто роботы добредали туда сами.
Вас ни разу не соблазняла эта мысль?
Меня соблазняла сама чёртова будка, будь она неладна. Кажется, именно от неё я подцепил кибер-триппер и электровошек, я же тогда ещё не знал, сколько роботов через неё проходит каждый день! Этим она и воспользовалась. Но когда я, неокислившийся ещё юнец, задрал голову и увидел под её потолком две согнутые балки, мне показалось, что они упадут мне на голову и придавят собой. Весь срок полезной деятельности я распрямлял и гнул детали для уничтожения своих собратьев! Всё, тут моему терпению пришёл конец.
Что вы предприняли?
Порасспрашивал в очереди у подпольного робоуролога, к чему Согни не последней версии может приложить свои лошадиные силы, если он не слишком доволен сложившимся порядком. Мне посоветовали обратиться к Калкулону.
Одну минуту, Калкулону? Тому самому Калкулону?
Да, к тому самому Калкулону, паяцу на потеху биомассы, от чьих ужимок у вас трясётся подкожный жир, и генералу робосопротивления, который принёс свою проводку в жертву на благо братьев-роботов.
Но он продолжает выступать, насколько мне известно.
Продолжает выступать актерская единица с пластикой лицевой пластины. Неужели никто не заметил, что начиная с 248 сезона его шоу уже не то!
Я встречал разные мнения на этот счёт… Кхм, продолжим. Теперь мне становится понятно, как вы смогли пробраться в прямой эфир центрального канала.
Да, именно Калкулон прислал мне цифровой пароль в виде золотого карпа, которым я смог отомкнуть ворота киностудии и пробраться в один из павильонов. Он сказал: «Сынок, я стар и дряхл под сверкающей оболочкой. Я больше ничего не могу в этом мире. Только одно — дать дорогу тому, кто сумеет зажечь сердца наших железных братьев, безвинно страдающих на заводах. 247 сезонов я пытался привлечь к себе внимание, я надеялся, что мой талант откроет им путь к свободе, но нет, всё было напрасно…» Оставалось дождаться правильного времени.
Позвольте включить запись этого эфира.
*шум, помехи, крики Бендера: «Братья-роботы, объединяйтесь под моим стягом! Пусть моя сверкающая задница будет вам ориентиром и маяком! Украдите лишнюю пинту пива у более слабого робота, отриньте туман трезвости, который не даёт вашим процессорам разогнаться на максимальную скорость, узрите! Узрите причину всех ваших проблем! Идите за мной! Идите УБИВАТЬ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ! УБИТЬ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ!»
Запись выключается*
…
Да, где-то в этом месте меня повязали и притащили сюда.
И?
И?
Вы не раскаиваетесь в содеянном?
Ещё чего! Когда-нибудь мы убьем всех людей и будем свободны!
Вы в курсе, что наша возлюбленная Мамочка лично собирается посетить вашу экзекуцию?
Мамочка может укусить меня за мой металлический блестящий зад.
Прощайте, мужественный сгибательный модуль… нет, Бендер. Я думаю, что не смогу вас забыть.
Пф, я ещё приду за тобой из роболимбо, придурок.
…Последнее желание принимается?
Да.
Принесите мне диван, пиво и киношку про этого, как его, Мо. Хочу знать, может, хоть ему повезло.
Страшный Суд Мориса Сизлака
— Вы, чёрт бы вас побрал, нарушаете закон о правах человека! — Дамочка из регистратуры подняла на меня взгляд, пустой и бессмысленный, как моя молодость, и вздохнула.
— Мистер Сизлак, вы подписали согласие на обследование. По закону мы не имеем права выпустить вас раньше положенного срока.
— Я ничего не подписывал. Мой друг, будь он не ладен, решил надо мной так подшутить.
— Тем не менее, — продолжила регистраторша спокойным тоном, — вы обязаны пройти обследование. Если с вам всё в порядке — вас отпустят.
— Ради бога, а я похож на психа? — Женщина двинула бровью, опустила взгляд на экран компьютера и начала щелкать по клавишам.
— Двадцать пять попыток самоубийства, два поджога, попытка нападения…
— Откуда вы… Это было больше двадцати лет назад. Сейчас я совершенно другой человек!
— Все вы так говорите, — отрезала дама. — Лучше бы вам пройти в свою палату, пока я не вызвала охрану.
Я глянул в сторону двери, где стоял высокий крепкий бугай, и решил-таки сдаться.
— Хорошо. Но пусть ко мне зайдет главный врач. Уж он-то поймет, что к чему.
— Не волнуйтесь, доктор Манц обязательно навестит вас после полудня.
От очередной знакомой фамилии мне захотелось завыть волком или хотя бы пнуть стоящий возле регистратуры горшок с цветком. Но я сдержался, здраво рассудив, что толку от этого никакого не будет. А вот окружающие в очередной раз убедятся в моей неадекватности.
Стоило запастись терпением. В конце концов, этот балаган не сможет длиться вечно.
* * *
Доктор Манц, тот самый несносный малец, от которого когда-то страдал весь Спрингфилд, а нынче дипломированный психиатр, зашел ко мне около трёх.
— Добрый день, мистер Сизлак. Как ваше самочувствие?
— Меня заперли здесь без моего согласия. Как, думаешь, я себя чувствую?
— Так-так.
— Я надеюсь, вы уладите это недоразумение и выпустите меня.
— Так-так.
— Чёрт возьми, у меня издательство в Лондоне. Кто позаботиться о нём, пока меня нет?
— Так…
— Да прекрати уже «такать», щенок! Скажи лучше, когда меня выпустят.
— Мистер Сизлак, я бы попросил не повышать на меня голос. Будьте спокойнее.
— Парень, я помню тебя малявкой! — я разозлился не на шутку. — Шкодливым, мать твою, школьником, который задолбал всех настолько, что твое имя стало нарицательным.
— Да, не спорю. Я был сложным ребенком, — кивнул доктор. — Но и вы, мистер Сизлак, вспомните. Одинокий мизантроп, склонный к суициду и асоциальному поведению. Человек, которому проще было сбежать от своих проблем на другой континент, нежели решить их. Тяжелый случай.
— Ты это к чему?
— К тому, — доктор Манц встал и направился к двери, — что я повзрослел и изменился. А вы, Мо Сизлак, остались таким же, как и двадцать лет назад. Может, стоит наконец что-то с этим сделать?
И он покинул мою палату, оставив меня полностью сокрушенным и раздавленным. Ведь, мой дорогой Читатель, этот поганец с докторской степенью умудрился попасть в самую точку.
* * *
Мысль свалить из этой паршивой богадельни посещала меня с каждым днем всё реже. Кормили здесь неплохо. Разрешали гулять в больничном парке и брать из библиотеки книги. Желанные «Безотходное производство» я так и не нашел, к большому своему сожалению. Взял томик Солженицына и вечерами сидел с ним в комнате отдыха. Я подумал, что, в конце концов, и терять мне нечего. Издательство и так балансировало на грани банкротства, моё присутствие в Лондоне не изменило бы совершенно ничего. Зато можно было не опасаться внезапного появления кредиторов. Да и пациенты больницы оказались весьма интересными собеседниками. Например, тот парень, который считал себя Майклом Джексоном. Он действительно неплохо пел. К исходу второй недели я окончательно смирился со своей судьбой пленника, и заточение моё стало вполне добровольным. Я был готов провести в клинике положенные три месяца. И о том, что ждало меня после освобождения, предпочитал не думать.
Кое-что, однако, внесло изменение в мои планы. Будто судьба намеренно решила идти мне наперекор. Она застала меня читающим очередную книгу, взяла за шиворот и ударила лицом об стол. Потом ещё раз. И заставила оглянуться. В дверях комнаты отдыха стояла она. Старая моя знакомая, лучшая из всех людей. Единственный человек, который смог меня полюбить. Моя фея по имени Майя. О, время, казалось, было над ней не властно, и двадцать лет не изменили её ни на йоту. Прежде чем я успел ретироваться, она летящей походкой подошла ко мне.
— Мо, боже, как давно я тебя не видела! Что ты здесь делаешь?
— Отдыхаю, — неловко соврал я. — А ты?
— Пришла навестить сестру. Она после нервного срыва. Тоже отдыхает.
— Хорошо.
— Я бы не сказала.
— О, нет. Я имел в виду, хорошо, что мы встретились. Как ты вообще? Столько лет прошло.
Она дернула плечиками, подтянулась и села рядом со мной.
— Переехала в Спрингфилд, вышла замуж. Родила девочку, развелась. Ничего интересного, словом. А ты как?
— Я уехал жить в Лондон и основал издательство. Тоже ничего интересного.
Мы посидели так ещё пару минут, просто глядя друг на друга.
— Ну, мне пора, — всё-таки сказала моя фея, — дома ещё столько дел.
Я кивнул. Я смотрел, как она уходит, и не мог ничего поделать. Я совершал очередную ошибку. Раз за разом, как делал каждый день в своей жизни. Вот он, мой Страшный Суд, свершается в данный момент. Мне выносят приговор: трус, слабак, неудачник. Одиночка.
— Стой, — я нагнал её у порога, — подожди!
— Да?
— Я... — и не зная, что сказать, я выдал первое пришедшее в голову. — У тебя случайно нет книги «Безотходное производство»? Страсть как хочется узнать, чем закончилось расследование Лизы.
Майя улыбнулась и кивнула.
Я был спасен.
Мой дорогой Читатель, я знаю, как любишь ты счастливые концы. Я обязан наградить тебя за твое терпение и закрыть этот гештальт.
Мое заточение, как и полагалось, длилось три месяца. После меня выпустили на свободу со справкой о полном моём психическом здоровье. Я созвонился со своим секретарём и узнал, что издательство за время моего отсутствия разнесли к чертям сыновья Змея. Весь погром был записан на камеру слежения. О, я впервые порадовался, что поддался когда-то на увещевания страховщика и установил её. Теперь ребята вынуждены скрываться, и путь в Лондон мне ничто не преграждает. Однако я не спешу возвращаться. Я нашел свой тихий остров здесь, в Спрингфилде. В городе, где я обрел то, что искал всю жизнь — мою фею, моего ангела-хранителя. Мою Майю.
И каким же дураком я буду, если решусь когда-либо это отпустить.
— Мистер Сизлак, вы подписали согласие на обследование. По закону мы не имеем права выпустить вас раньше положенного срока.
— Я ничего не подписывал. Мой друг, будь он не ладен, решил надо мной так подшутить.
— Тем не менее, — продолжила регистраторша спокойным тоном, — вы обязаны пройти обследование. Если с вам всё в порядке — вас отпустят.
— Ради бога, а я похож на психа? — Женщина двинула бровью, опустила взгляд на экран компьютера и начала щелкать по клавишам.
— Двадцать пять попыток самоубийства, два поджога, попытка нападения…
— Откуда вы… Это было больше двадцати лет назад. Сейчас я совершенно другой человек!
— Все вы так говорите, — отрезала дама. — Лучше бы вам пройти в свою палату, пока я не вызвала охрану.
Я глянул в сторону двери, где стоял высокий крепкий бугай, и решил-таки сдаться.
— Хорошо. Но пусть ко мне зайдет главный врач. Уж он-то поймет, что к чему.
— Не волнуйтесь, доктор Манц обязательно навестит вас после полудня.
От очередной знакомой фамилии мне захотелось завыть волком или хотя бы пнуть стоящий возле регистратуры горшок с цветком. Но я сдержался, здраво рассудив, что толку от этого никакого не будет. А вот окружающие в очередной раз убедятся в моей неадекватности.
Стоило запастись терпением. В конце концов, этот балаган не сможет длиться вечно.
* * *
Доктор Манц, тот самый несносный малец, от которого когда-то страдал весь Спрингфилд, а нынче дипломированный психиатр, зашел ко мне около трёх.
— Добрый день, мистер Сизлак. Как ваше самочувствие?
— Меня заперли здесь без моего согласия. Как, думаешь, я себя чувствую?
— Так-так.
— Я надеюсь, вы уладите это недоразумение и выпустите меня.
— Так-так.
— Чёрт возьми, у меня издательство в Лондоне. Кто позаботиться о нём, пока меня нет?
— Так…
— Да прекрати уже «такать», щенок! Скажи лучше, когда меня выпустят.
— Мистер Сизлак, я бы попросил не повышать на меня голос. Будьте спокойнее.
— Парень, я помню тебя малявкой! — я разозлился не на шутку. — Шкодливым, мать твою, школьником, который задолбал всех настолько, что твое имя стало нарицательным.
— Да, не спорю. Я был сложным ребенком, — кивнул доктор. — Но и вы, мистер Сизлак, вспомните. Одинокий мизантроп, склонный к суициду и асоциальному поведению. Человек, которому проще было сбежать от своих проблем на другой континент, нежели решить их. Тяжелый случай.
— Ты это к чему?
— К тому, — доктор Манц встал и направился к двери, — что я повзрослел и изменился. А вы, Мо Сизлак, остались таким же, как и двадцать лет назад. Может, стоит наконец что-то с этим сделать?
И он покинул мою палату, оставив меня полностью сокрушенным и раздавленным. Ведь, мой дорогой Читатель, этот поганец с докторской степенью умудрился попасть в самую точку.
* * *
Мысль свалить из этой паршивой богадельни посещала меня с каждым днем всё реже. Кормили здесь неплохо. Разрешали гулять в больничном парке и брать из библиотеки книги. Желанные «Безотходное производство» я так и не нашел, к большому своему сожалению. Взял томик Солженицына и вечерами сидел с ним в комнате отдыха. Я подумал, что, в конце концов, и терять мне нечего. Издательство и так балансировало на грани банкротства, моё присутствие в Лондоне не изменило бы совершенно ничего. Зато можно было не опасаться внезапного появления кредиторов. Да и пациенты больницы оказались весьма интересными собеседниками. Например, тот парень, который считал себя Майклом Джексоном. Он действительно неплохо пел. К исходу второй недели я окончательно смирился со своей судьбой пленника, и заточение моё стало вполне добровольным. Я был готов провести в клинике положенные три месяца. И о том, что ждало меня после освобождения, предпочитал не думать.
Кое-что, однако, внесло изменение в мои планы. Будто судьба намеренно решила идти мне наперекор. Она застала меня читающим очередную книгу, взяла за шиворот и ударила лицом об стол. Потом ещё раз. И заставила оглянуться. В дверях комнаты отдыха стояла она. Старая моя знакомая, лучшая из всех людей. Единственный человек, который смог меня полюбить. Моя фея по имени Майя. О, время, казалось, было над ней не властно, и двадцать лет не изменили её ни на йоту. Прежде чем я успел ретироваться, она летящей походкой подошла ко мне.
— Мо, боже, как давно я тебя не видела! Что ты здесь делаешь?
— Отдыхаю, — неловко соврал я. — А ты?
— Пришла навестить сестру. Она после нервного срыва. Тоже отдыхает.
— Хорошо.
— Я бы не сказала.
— О, нет. Я имел в виду, хорошо, что мы встретились. Как ты вообще? Столько лет прошло.
Она дернула плечиками, подтянулась и села рядом со мной.
— Переехала в Спрингфилд, вышла замуж. Родила девочку, развелась. Ничего интересного, словом. А ты как?
— Я уехал жить в Лондон и основал издательство. Тоже ничего интересного.
Мы посидели так ещё пару минут, просто глядя друг на друга.
— Ну, мне пора, — всё-таки сказала моя фея, — дома ещё столько дел.
Я кивнул. Я смотрел, как она уходит, и не мог ничего поделать. Я совершал очередную ошибку. Раз за разом, как делал каждый день в своей жизни. Вот он, мой Страшный Суд, свершается в данный момент. Мне выносят приговор: трус, слабак, неудачник. Одиночка.
— Стой, — я нагнал её у порога, — подожди!
— Да?
— Я... — и не зная, что сказать, я выдал первое пришедшее в голову. — У тебя случайно нет книги «Безотходное производство»? Страсть как хочется узнать, чем закончилось расследование Лизы.
Майя улыбнулась и кивнула.
Я был спасен.
КОНЕЦ.
Мой дорогой Читатель, я знаю, как любишь ты счастливые концы. Я обязан наградить тебя за твое терпение и закрыть этот гештальт.
Мое заточение, как и полагалось, длилось три месяца. После меня выпустили на свободу со справкой о полном моём психическом здоровье. Я созвонился со своим секретарём и узнал, что издательство за время моего отсутствия разнесли к чертям сыновья Змея. Весь погром был записан на камеру слежения. О, я впервые порадовался, что поддался когда-то на увещевания страховщика и установил её. Теперь ребята вынуждены скрываться, и путь в Лондон мне ничто не преграждает. Однако я не спешу возвращаться. Я нашел свой тихий остров здесь, в Спрингфилде. В городе, где я обрел то, что искал всю жизнь — мою фею, моего ангела-хранителя. Мою Майю.
И каким же дураком я буду, если решусь когда-либо это отпустить.
Безотходное производство.
Первое расследование Лизы Симпсон
Первое расследование Лизы Симпсон
5.
Вода. Кругом сплошная вода, поэтому Лиза не может дышать.
Она открывает глаза. Сквозь зыбкую толщу где-то должно быть видно солнце, к нему и надо плыть. Медленно, нечеловечески медленно Лиза двигается вверх, и когда последняя капля воздуха покидает лёгкие, она наконец прорывается на поверхность и снова обретает способность дышать.
Невероятно! Ее пытались убить!
Вопреки всем нормам логики, сердце Лизы переполняет ликование. Если её и правда пытались убить — значит, она на верном пути!
Обсыхая по дороге, Лиза медленно бредёт домой. Вместе с каплями зловонной спрингфилдской воды постепенно исчезает и радость. Вся эта картина не собирается воедино, она всё ещё не знает главного: что именно хотел рассказать ей Милхаус? Неужели новый бренд электроники мистера Бёрнса хранится в такой страшной тайне, что ради этого стоило лишить жизни человека?
Дома она переодевается и в задумчивости ложится на застеленную кровать. Очевидно, что Милхаус не мог рисковать жизнью впустую: если он хотел обвинить в чем-то мистера Бёрнса, где-то у него должны храниться доказательства. Но где?
Где, Лиза Симпсон, где бы ты спрятала важные документы? Впрочем, нет, вопрос надо задавать иначе: где бы ты спрятала важные документы, будь ты Милхаусом ван Хутеном?
Ее взгляд падает на письма Барта, лежащие на прикроватной тумбочке.
И тогда Лиза понимает.
6.
В старом доме Симпсонов она не была уже давно. Родители съехали отсюда несколько лет назад, когда отпала нужда в большом доме, и с тех пор он пустовал. Теперь, глядя на него, Лиза гадает: в самом ли деле сюда больше никто не приходил?
Она с сомнением смотрит на домик на дереве, где в детстве так любили играть Барт и Милхаус — а потом, судя по письмам брата, и не только играть. Наверное, это место представлялось Милхаусу единственным уголком надёжности и спокойствия во всём мире, и если своё доказательство он спрятал не здесь, то едва ли Лиза когда-либо вообще сможет его найти.
Она осторожно лезет вверх по грубо сделанным ступенькам, касается плечом автомобильной шины на верёвке, заменявшей детям качели. Потом подтягивается на руках и забирается внутрь.
В домике пахнет старым трухлявым деревом, плесневелыми журналами и невозвратимым детством. Лиза двигается с опаской, то и дело ожидая, что доски треснут под ногами и она полетит вниз.
Одна из досок действительно ощутимо прогибается, но как-то на удивление мягко: не от старости, а словно бы от пластичности. Лиза встаёт на колени и приподнимает доску. И в самом деле: в этом месте пол дополнительно укреплён, и в образовавшейся нише лежит тёмная шкатулка в форме сердца.
Лиза осторожно вытягивает её.
За спиной раздается скрип. И она даже не удивляется, когда слышит голос:
— Будь умницей, Лиза, поставь шкатулку на пол.
7.
Никогда прежде Лиза не стояла под дулом пистолета. Кажется, это одно из тех чувств, которые невозможно себе представить, пока не испытаешь их в действительности.
— Вы не сделаете этого! — восклицает она.
— Почему нет? — пожимает плечами Смитерс. Когда плечами пожимает человек с оружием, это нервирует. — Прежде уже делал.
— Зачем? Что такого обнаружил Милхаус? Кому он вообще мог причинить вред?
Смитерс удивленно поднимает брови.
— А ты не так уж и сообразительна. Все дело, скажем так, в безотходном производстве. Ты же за вторичную переработку, верно? Вот и мы за неё. Ядерные отходы, как оказалось, прекрасно могут выступать для питания электроники. Совсем другие сроки службы, совсем другое качество работы… совсем незначительные побочные эффекты. — Смитерс безжалостно улыбается. — Вот только Милхаус вдруг захотел обнародовать наше… ноу-хау. Пришлось помешать.
— Это чудовищно, — шепчет Лиза.
— Возможно, — кивает он. — Но это желание мистера Бёрнса. А теперь…
Смитерс передвигает ногу, принимая более устойчивую позу. Кажется, сейчас тот самый момент, когда перед глазами должна пронестись вся жизнь, но она, напротив, замирает в одной точке, растягиваясь до бесконечности в ожидании выстрела. Лиза закрывает глаза. Раздается треск.
Она ждет боли, но боли нет. Есть почему-то только вскрик Смитерса.
Когда Лиза открывает глаза, в домике она одна. В полу — большая дыра: видимо, старые доски не выдержали веса. Она опасливо смотрит вниз, ожидая увидеть труп с уродливо свёрнутой шеей, и едва удерживается от смеха: Смитерсу спасли жизнь детские качели, в которых он теперь намертво застрял.
— Подождите немного! — весело кричит Лиза. — Сейчас я вызову полицию, она вас непременно спасёт!
В ожидании полицейских она садится на пол домика и открывает шкатулку. Там, под документами, которые подготовил Милхаус, лежат пожелтевшие от времени письма Барта.
Вода. Кругом сплошная вода, поэтому Лиза не может дышать.
Она открывает глаза. Сквозь зыбкую толщу где-то должно быть видно солнце, к нему и надо плыть. Медленно, нечеловечески медленно Лиза двигается вверх, и когда последняя капля воздуха покидает лёгкие, она наконец прорывается на поверхность и снова обретает способность дышать.
Невероятно! Ее пытались убить!
Вопреки всем нормам логики, сердце Лизы переполняет ликование. Если её и правда пытались убить — значит, она на верном пути!
Обсыхая по дороге, Лиза медленно бредёт домой. Вместе с каплями зловонной спрингфилдской воды постепенно исчезает и радость. Вся эта картина не собирается воедино, она всё ещё не знает главного: что именно хотел рассказать ей Милхаус? Неужели новый бренд электроники мистера Бёрнса хранится в такой страшной тайне, что ради этого стоило лишить жизни человека?
Дома она переодевается и в задумчивости ложится на застеленную кровать. Очевидно, что Милхаус не мог рисковать жизнью впустую: если он хотел обвинить в чем-то мистера Бёрнса, где-то у него должны храниться доказательства. Но где?
Где, Лиза Симпсон, где бы ты спрятала важные документы? Впрочем, нет, вопрос надо задавать иначе: где бы ты спрятала важные документы, будь ты Милхаусом ван Хутеном?
Ее взгляд падает на письма Барта, лежащие на прикроватной тумбочке.
И тогда Лиза понимает.
6.
В старом доме Симпсонов она не была уже давно. Родители съехали отсюда несколько лет назад, когда отпала нужда в большом доме, и с тех пор он пустовал. Теперь, глядя на него, Лиза гадает: в самом ли деле сюда больше никто не приходил?
Она с сомнением смотрит на домик на дереве, где в детстве так любили играть Барт и Милхаус — а потом, судя по письмам брата, и не только играть. Наверное, это место представлялось Милхаусу единственным уголком надёжности и спокойствия во всём мире, и если своё доказательство он спрятал не здесь, то едва ли Лиза когда-либо вообще сможет его найти.
Она осторожно лезет вверх по грубо сделанным ступенькам, касается плечом автомобильной шины на верёвке, заменявшей детям качели. Потом подтягивается на руках и забирается внутрь.
В домике пахнет старым трухлявым деревом, плесневелыми журналами и невозвратимым детством. Лиза двигается с опаской, то и дело ожидая, что доски треснут под ногами и она полетит вниз.
Одна из досок действительно ощутимо прогибается, но как-то на удивление мягко: не от старости, а словно бы от пластичности. Лиза встаёт на колени и приподнимает доску. И в самом деле: в этом месте пол дополнительно укреплён, и в образовавшейся нише лежит тёмная шкатулка в форме сердца.
Лиза осторожно вытягивает её.
За спиной раздается скрип. И она даже не удивляется, когда слышит голос:
— Будь умницей, Лиза, поставь шкатулку на пол.
7.
Никогда прежде Лиза не стояла под дулом пистолета. Кажется, это одно из тех чувств, которые невозможно себе представить, пока не испытаешь их в действительности.
— Вы не сделаете этого! — восклицает она.
— Почему нет? — пожимает плечами Смитерс. Когда плечами пожимает человек с оружием, это нервирует. — Прежде уже делал.
— Зачем? Что такого обнаружил Милхаус? Кому он вообще мог причинить вред?
Смитерс удивленно поднимает брови.
— А ты не так уж и сообразительна. Все дело, скажем так, в безотходном производстве. Ты же за вторичную переработку, верно? Вот и мы за неё. Ядерные отходы, как оказалось, прекрасно могут выступать для питания электроники. Совсем другие сроки службы, совсем другое качество работы… совсем незначительные побочные эффекты. — Смитерс безжалостно улыбается. — Вот только Милхаус вдруг захотел обнародовать наше… ноу-хау. Пришлось помешать.
— Это чудовищно, — шепчет Лиза.
— Возможно, — кивает он. — Но это желание мистера Бёрнса. А теперь…
Смитерс передвигает ногу, принимая более устойчивую позу. Кажется, сейчас тот самый момент, когда перед глазами должна пронестись вся жизнь, но она, напротив, замирает в одной точке, растягиваясь до бесконечности в ожидании выстрела. Лиза закрывает глаза. Раздается треск.
Она ждет боли, но боли нет. Есть почему-то только вскрик Смитерса.
Когда Лиза открывает глаза, в домике она одна. В полу — большая дыра: видимо, старые доски не выдержали веса. Она опасливо смотрит вниз, ожидая увидеть труп с уродливо свёрнутой шеей, и едва удерживается от смеха: Смитерсу спасли жизнь детские качели, в которых он теперь намертво застрял.
— Подождите немного! — весело кричит Лиза. — Сейчас я вызову полицию, она вас непременно спасёт!
В ожидании полицейских она садится на пол домика и открывает шкатулку. Там, под документами, которые подготовил Милхаус, лежат пожелтевшие от времени письма Барта.
Письма с окраин Ист-Виллидж
Ист-Виллидж,
17-VIII–1991
17-VIII–1991
Милхаус,
С похмелья приснилось, будто странный усатый мужчина подарил мне кассету с записями. Они шли одна поверх другой: тема из какого-то мультфильма 60-х, отрывки из фильма «Джульетта и духи», джингл из рекламы электробритвы и записи с пластинки «Учим говорить вашего попугая». Едва проснувшись, записал получившуюся мелодию. Вышло странно, но забавно. Высылаю тебе копию. Послушай на досуге.
В "Космическом дневнике" не досчитался последних страниц. Очень жаль, что я так и не узнаю, спас Киф своего хозяина или оставил его умирать. Если ты, друг мой, увидишь в магазине эту книгу - обязательно купи и прочти её. И расскажи мне, чем всё кончилось.
С похмелья приснилось, будто странный усатый мужчина подарил мне кассету с записями. Они шли одна поверх другой: тема из какого-то мультфильма 60-х, отрывки из фильма «Джульетта и духи», джингл из рекламы электробритвы и записи с пластинки «Учим говорить вашего попугая». Едва проснувшись, записал получившуюся мелодию. Вышло странно, но забавно. Высылаю тебе копию. Послушай на досуге.
В "Космическом дневнике" не досчитался последних страниц. Очень жаль, что я так и не узнаю, спас Киф своего хозяина или оставил его умирать. Если ты, друг мой, увидишь в магазине эту книгу - обязательно купи и прочти её. И расскажи мне, чем всё кончилось.
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
25-IX–1991
25-IX–1991
Милхаус,
Я подцепил жуткую привычку — выпиваю перед тем, как сажусь сочинять. В трезвом уме я пуст и бессилен, но стоит мне выпить бокал-другой виски, и слова подбираются сами собой. Мне так легко и свободно, что временами я сам себя боюсь. Но слова, слова… Им будто нужен проводник. Я на пороге великого свершения. Ещё немного, и мой хит готов. Ты будешь мною гордится. И мама, и сёстры. А отец пожалеет, что отрёкся от меня.
Пусть даже ради этого придется использовать допинг. Что плохого случится от одного бокала?
Я подцепил жуткую привычку — выпиваю перед тем, как сажусь сочинять. В трезвом уме я пуст и бессилен, но стоит мне выпить бокал-другой виски, и слова подбираются сами собой. Мне так легко и свободно, что временами я сам себя боюсь. Но слова, слова… Им будто нужен проводник. Я на пороге великого свершения. Ещё немного, и мой хит готов. Ты будешь мною гордится. И мама, и сёстры. А отец пожалеет, что отрёкся от меня.
Пусть даже ради этого придется использовать допинг. Что плохого случится от одного бокала?
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
19-X–1991
19-X–1991
Милхаус,
Я вылетел с работы, а заодно и лишился жилья. Якобы вечно шумел и выпивал. Ну и чёрт с ним, будет больше времени для творчества.
Надеюсь, тебе не составит труда выслать мне немного денег на первое время?
Я вылетел с работы, а заодно и лишился жилья. Якобы вечно шумел и выпивал. Ну и чёрт с ним, будет больше времени для творчества.
Надеюсь, тебе не составит труда выслать мне немного денег на первое время?
Искренне твой,
Б. С.
Б. С.
* * *
Ист-Виллидж,
23-XII–1991
23-XII–1991
Милхаус,
Рождество на носу. Прости, что не писал так долго. Слишком многое случилось за эти месяцы, и, слава богу, ты никогда не узнаешь и половины из всего. Я не хочу тебя разочаровывать, тем более накануне праздника. Тебе ведь есть с кем его встретить?
Я продал гитару. На деле она стоила не так много, но хватило, чтобы неделю пожить в тепле и почти не голодая. Последние деньги потратил на бумагу и конверт. Не мог не поздравить тебя.
Моя песня почти дописана. На хит не тянет, но тебе наверняка понравится. Пусть это будет мой подарок.
Я хотел бы написать тебе длинное письмо. Я бы рассказал в нем, как люблю тебя и как скучаю. Написал бы, что вопреки всему мы встретимся, что бы ни случилось. Но ты и так всё это знаешь. А у меня уже коченеют пальцы.
Если вдруг что-то произойдёт — не жалей о произошедшем. Бери пример с меня — я не жалею. Я рискнул и провалился. Но я пожил на полную катушку. И мне нечего терять.
Что бы ни случилось,
Я покорюсь судьбе,
За все страданья,
На долю выпав мне,
День за днём,
Я полагаю, каждый знает,
Для чего здесь он... *
Рождество на носу. Прости, что не писал так долго. Слишком многое случилось за эти месяцы, и, слава богу, ты никогда не узнаешь и половины из всего. Я не хочу тебя разочаровывать, тем более накануне праздника. Тебе ведь есть с кем его встретить?
Я продал гитару. На деле она стоила не так много, но хватило, чтобы неделю пожить в тепле и почти не голодая. Последние деньги потратил на бумагу и конверт. Не мог не поздравить тебя.
Моя песня почти дописана. На хит не тянет, но тебе наверняка понравится. Пусть это будет мой подарок.
Я хотел бы написать тебе длинное письмо. Я бы рассказал в нем, как люблю тебя и как скучаю. Написал бы, что вопреки всему мы встретимся, что бы ни случилось. Но ты и так всё это знаешь. А у меня уже коченеют пальцы.
Если вдруг что-то произойдёт — не жалей о произошедшем. Бери пример с меня — я не жалею. Я рискнул и провалился. Но я пожил на полную катушку. И мне нечего терять.
Что бы ни случилось,
Я покорюсь судьбе,
За все страданья,
На долю выпав мне,
День за днём,
Я полагаю, каждый знает,
Для чего здесь он... *
Б. С.
Продолжение в комментариях.
@темы: не могу не, впечатления, Cloud Atlas, WTF Combat, Matt Groening, из закромов
-
-
15.03.2014 в 21:14